Если же начать, наконец, разговор о произведениях, посвященных искусству и литературе, эта мысль скорее будет относиться лишь к противопоставлению Некрылова — Ложкина в «Скандалисте», к противостоянию именно нравственных позиций архитектора Токарского и скульптора Аникина в «Косом дожде», весьма зыбкого, условного противопоставления Лизы Тураевой и Константина Карновского в романе в письмах «Перед зеркалом».
К книгам, посвященным творцам науки, примыкает и рассказ (его не раз называли повестью) «Кусок стекла». И в каком-то смысле его можно назвать переходным, потому что размышления о науке и об искусстве скрещиваются в суждениях молодого биолога Углова, словно продолжая друг друга. Впрочем, эту линию, пусть и слегка намеченную, мы можем наблюдать и в «Двойном портрете», и в «Двухчасовой прогулке», где героям не просто не чужды, а духовно необходимы отношения с живописью, музыкой, театром. Но в «Куске стекла» это выражено более отчетливо.
В исследовании О. Новиковой и Вл. Новикова справедливо отмечается, что «это первый для писателя опыт бесфабульного рассказа. Как мы видели прежде, малый жанр в творчестве Каверина был до этого представлен острой и напряженной новеллой, предельно сгущающей противоречия жизни. Здесь нет ничего подобного: спокойное и подробное повествование о командировке молодого биолога Углова в Ленинградский институт стекла».
Стекло, как представляется, выбрано Вениамином Кавериным отнюдь не случайно — ведь этот материал как будто соединяет в себе усилия науки и искусства. В повести «Косой дождь» герои, оказавшиеся в туристической поездке в Италии, любуются искусством стеклодува, наслаждаются, держа в руках старинные и вечно прекрасные изделия из муранского стекла.
В «Куске стекла» почти каждая встреча Углова с Круазе, Евлаховым, разговоры с Валей Колосковым складываются, по наблюдению исследователей, «в пеструю, но в самой пестроте последовательно нацеленную картину». Ту самую картину, что явится нам в более поздних произведениях Каверина, посвященных не науке и искусству по отдельности, а в качестве целостно, органично существующего мира во всех своих красках.
В «Очерке работы» Вениамин Александрович подробно рассказал историю создания романа «Перед зеркалом»: «Лет восемь тому назад мне позвонил почтенный ученый, с которым я встречался очень редко — на новогодних вечерах в доме общих знакомых. Он производил впечатление человека сдержанного, скромного, прожившего такую же сознательно ограниченную, сдержанную жизнь… И вдруг этот человек — будем называть его Р. — неожиданно позвонил по телефону и спросил, не хочу ли я познакомиться с многолетней перепиской между ним и… Он назвал незнакомую фамилию, которую я сразу же забыл.
В юности, занимаясь древней русской литературой, я проводил целые дни в архивах, и с тех пор чувство острого интереса к тайне неопубликованной рукописи не покидало меня. Когда Р. позвонил, оно зажглось, как в старину зажигался трут от искры кремня — неярко, но надежно и деловито. Я поблагодарил, и вскоре он привез три аккуратно переплетенных коричневых тома…
…Упорная, последовательная, тщательная работа продолжалась долго. В сущности, она почти не отличалась от работы текстолога, изучающего варианты вновь открытого текста. Ведь будущей героине — я назвал ее Лизой Тураевой — не могло и в голову прийти, что когда-нибудь не только Р. прочтет ее торопливые, неразборчивые, подчас беспечные письма… Передо мной постепенно, год за годом, стала раскрываться жизнь девочки, потом женщины, смелой, взыскательной, воспитавшейся в суровой школе искусства, внутренне свободной, всегда стремившейся к задаче, которая была выше ее сил…
Я мог бы придумать занимательную историю о том, как попали ко мне эти письма… Склонность к странностям и неожиданностям, так долго украшавшая мою жизнь, снова пригодилась бы, и читатель, может быть, поверил бы этой истории… Но впервые в жизни захотелось отстранить или даже забыть свою любимую склонность…
…Жизнь, о которой я рассказываю в романе „Перед зеркалом“, в сущности, проста. Но над ней стоит знак истории. Я не стремился перекинуть мост между людьми двадцатых и шестидесятых годов. Искусство не останавливается, даже когда оно умолкает».
Действительно, роман «Перед зеркалом» представляет собой совершенно «нового» Вениамина Каверина. По-прежнему оставаясь пытливым и даже дотошным в поисках фактов, Вениамин Александрович изучал по фотографиям картины своей героини, в Праге судьба свела писателя с «пани профессоркой», женщиной-искусствоведом, читавшей лекции в Карловом университете. В богатой коллекции, украшавшей ее дом, Каверин обнаружил портрет, принадлежавший кисти его героини, Лизы Тураевой.
Но еще до этого судьба художницы уже успела захватить Каверина: «…Я не только узнал свою будущую героиню, я полюбил ее… Впервые с такой вещественностью я понял знаменитую фразу Флобера: „Эмма — это я“».
Письма этой девочки-девушки-женщины, которые она писала ученому Константину Карновскому на протяжении десятилетий, их несколько встреч дышат в романе не только психологической достоверностью и даже трепетностью, но и пронизаны, вопреки утверждению Каверина, тайной. Той тайной, что нерасторжимо связывает искусство и реальную жизнь, подобно качелям, радостно вознося человека-творца к победам и мучительно опуская в разочарование и боль от несбывшегося, неслучившегося.
«Прочесть письма художницы и заново написать их, сохранив и усилив отчетливую женственность их интонации, Каверину, конечно, помог опыт „Открытой книги“, — отмечают О. Новикова и Вл. Новиков. — …Единственная цель художника — полностью отдать себя работе, за этой чертой — независимо от степени успеха и понимания другими — всегда стоит принципиальная победа». Но дальше авторы, отдавая дань «любовно-психологической динамике» отношений героев, пишут о резком противопоставлении натур художника и ученого. Думается, это не совсем точно.
«Интуитивный» и «рациональный» типы поведения зачастую могут быть связаны с женским и мужским отношением к любви, тем более — поначалу односторонним, тем более — раскрывающимся не в общении, а в переписке. В чем-то они, несомненно, связаны и с жизнью героев в разных странах и, соответственно, с вольно или невольно усвоенным образом жизни. И в романе происходит так (на мой взгляд, это мастерское открытие Вениамина Каверина!), что Лиза Тураева ощущает себя постоянно вглядывающейся в собственный облик перед зеркалом так, а не иначе сложившейся жизни, а Константин Карновский оказывается перед этим зеркалом десятилетия спустя, когда он даже не знает, жива ли Лиза.
Как ни странно, но и это — черта не противостояния различных типов поведения, а женское и мужское восприятие собственного внутреннего мира…
Тем более что Вениамин Александрович Каверин, завершая рассказ о том, как был написан роман, пишет весьма знаменательную фразу: «Мало надежды, что молодые люди нашего времени услышат в моей книге великую музыку русской живописи начала двадцатых годов с ее мерным чередованием отчаянья и надежды. Но даже отзвуки, если они донесутся до них, заставят задуматься о многом».
Роман появился в 1970 году. За прошедшие с того времени без малого пять десятилетий надежды в нас вряд ли могут теплиться — отзвуки, похоже, заглохли окончательно…
