Гюстав приезжает в Конкарно в состоянии полной расшатанности нервной системы. Его окончательно добило банкротство Комманвиля. Его то и дело охватывает дрожь, в любой момент он готов разрыдаться, поскольку чувствует, что не может больше заниматься творчеством. Будущее рисуется ему в самых черных красках. Для того чтобы отвлечься от мрачных мыслей, Гюстав рассматривает рыбок в садке, купается, когда позволяет погода, балует себя блюдами из даров моря и устрицами, что заметно улучшает его физическое состояние. Он живет в тесной комнатке, выходящей окнами на порт и его окрестности. Когда начинаются осенние дожди, он остается в доме, чтобы посидеть в углу у каминного огня и «помечтать». И эти мечты приносят свои плоды. Как на протяжении нескольких недель не написать ни строчки, если твое имя Гюстав Флобер? В тот момент, когда в начале ноября он уезжает из Конкарно, у него уже написаны три страницы нового произведения, которое он назовет «маленькой историей в религиозно-поэтическом и средневековом стиле рококо»[327]. Это «Легенда о святом Юлиане Странноприимце»[328], первая часть будущей книги «Три повести».
ТРИ «ХРИСТИАНСКИЕ» ПОВЕСТИ
Ги де Мопассан отныне входит в узкий круг близких друзей писателя. Гюстав просит или скорее требует, чтобы молодой человек присутствовал на его воскресных ужинах в новой квартире в предместье Сент-Оноре. Ги безропотно соглашается стать постоянным участником литературных вечеров. Но все же он заслужил это посвящение в рыцари. В апреле того же 1875 года, накануне летних трагических событий, он поставил в мастерской художника Лелуара написанную им пьесу порнографического содержания «Лепесток розы». Вещь совершенно низкопробная, однако она заставила Гюстава смеяться до слез, несмотря на все его душевные страдания и переживания. Флобер принял также участие в одной из репетиций, во время которых вместо декораций использовались огромные картонные листы с нарисованными на них гигантского размера человеческими органами. Дух «мальчика» вовсе не умер от старости, и, похоже, Ги будет его достойным наследником…
И вот наш Флобер становится духовным наставником школы молодых литераторов. Они называют свое искусство «натуралистическим». Что касается дружбы, то тут нет никаких сомнений: Гюставу нравятся его молодые конкуренты на литературном поприще, а они, в свою очередь, восхищаются его талантом и относятся к нему с большим уважением. Что же касается литературных теорий, проводниками которых они являются вместе с Эмилем Золя, то это совсем другая история. В глазах Флобера под такими названиями, как «реализм» или «натурализм», скрываются совершенно неприемлемые для него понятия. Еще в те далекие времена, когда он писал «Госпожу Бовари», Гюстав со всей прямотой высказал свое мнение: «Считают, что я без ума от реализма, когда на самом деле я ненавижу его. Ибо именно ненависть к реализму и подвинула меня на работу над этим романом»[329]. В феврале 1876 года он продолжает свой вечный спор с Жорж Санд. Писательница не в первый раз упрекает его в том, что в своих литературных изысканиях он слишком большое внимание уделяет вопросам формы, и это, помимо всего прочего, связывает его со «школой» реализма, с представителями которой он часто встречается. Она имеет в виду участников его маленького литературного кружка. В ответном письме старой подруге Флобер излагает свои «утилитаристские» концепции литературного произведения (защищать униженных и оскорбленных, просвещать толпу). Он не забывает упомянуть и о концепциях, предлагаемых Эмилем Золя, будущим автором статьи «Экспериментальный роман», что также является попыткой завладеть и без того тесным книжным рынком. Впрочем, любители литературных теорий, лучшие педагоги и гениальные создатели классификационной системы, давно размышляют над тем, что же однажды сказал Флоберу Золя. Если верить Эдмону де Гонкуру: «Да, это правда, что я смеюсь так же, как и вы над словом „натурализм“. Между тем я без конца повторяю его, потому что нужно называть вещи своими именами, чтобы публика поверила в то, что они новые»[330].
В ответном письме Жорж Санд Флобер с предельной ясностью расставляет все по своим местам: «Что касается моей „недостаточности убеждений“, то увы! Убеждения вызывают у меня удушье. Я едва сдерживаю гнев и возмущение. В идеале Искусство с большой буквы, по моему мнению, не должно ничему учить, а личность настоящего художника должна проявляться в своем произведении не больше, чем божественная сущность в окружающей природе. Человек — ничто, а художественное произведение — всё!
Что касается моих друзей, то вы их называете „ваша школа“. Бьюсь об заклад, что у меня нет никакой школы! Я не признаю никакой школы. Те люди, с которыми я часто встречаюсь, находятся на пути к тому, что я ненавижу. В то же время они проявляют некоторый интерес и к тому, что волнует меня. Технические детали, местные реалии и, наконец, историческая сторона и точность описываемых вещей интересуют меня в последнюю очередь. Главное, к чему я стремлюсь, — это „красота“, которую почти совсем не ищут мои сотоварищи. Когда я испытываю восхищение или ужас, они не чувствуют ничего. Меня приводят в восторг фразы, которые кажутся им банальными. Гонкур, например, весьма счастлив, когда посреди улицы ему в голову приходит слово, которое он может вставить в книгу. Я же доволен, если мне удается написать целую страницу без повторов и созвучий»[331].
Месяц спустя, 6 февраля 1876 года, Флобер, словно ощущая в этом потребность, уточняет: «Заметьте, что мне ненавистно все, что принято называть реализмом».
И в последующие месяцы Гюстав пускает свои отравленные стрелы в сторону натурализма, «школы», которую защищают именно те люди, которых он принимает у себя дома воскресными вечерами. «Что могут дать такие лишенные смысла слова, как „натурализм“»[332]. Немного позднее, в декабре 1877 года, Тургенев получает от Флобера письмо со следующими гневными словами: «Всякий раз по понедельникам я испытываю приступ гнева, когда читаю статью Золя. После реалистов мы имеем натуралистов и импрессионистов — какой прогресс! Группа шутников, которые хотят заставить верить самих себя, да и нас с вами в то, что они открыли Средиземное море».
«Три повести» в какой-то мере являются ключом к этому литературному спору. Начатую в Конкарно «Легенду о святом Юлиане Странноприимце» Флобер продолжает писать на протяжении всей зимы. На сочинение этого произведения Гюстава вдохновил витраж кафедрального собора в Руане. Юлиан — блудный сын. Он покидает отчий дом, чтобы вести разгульную, полную приключений жизнь. В итоге он женится на дочери императора. И тут же на него нападает черная тоска. Он пытается найти утешение в охоте. В один прекрасный день он возвращается домой после этого паскалевского развлечения. Дома его ожидают двое стариков, которых в его отсутствие приютила его жена. В приступе беспричинного гнева Юлиан убивает их. И тогда ему становится понятно, что он расправился с собственными родителями. Оставив все свое богатство, он убегает из дома. Юлиан нищенствует и заканчивает свои дни, как святой, поскольку спасает одного прокаженного.
