Фотограф все щелкает и щелкает, а мистер Бигл продолжает:
– Я думаю, вы согласитесь с тем, что художник представил на суд публики изумительную работу. Этот художник – не кто иной, как наша Асебен. Я много раз видел, как она рисует бабочек, и каждый раз восхищался ее талантом. Когда я спросил ее, не хочет ли она попробовать нарисовать большую бабочку на стене, она с радостью согласилась. Но мы договорились, что для остальных это будет сюрпризом. Я думаю, все согласятся с тем, что это просто потрясающая картина.
Донте Моффат говорит, что это, конечно, не Ван Гог, но вообще-то это и хорошо. Ван Гог потерял ухо, и вряд ли Асебен захочет последовать его примеру.
Я так усердно хлопаю, что у меня болят ладони; браслет с бабочкой скачет у меня на запястье. Когда аплодисменты смолкают, мистер Бигл благодарит всех родителей за то, что они пришли. Перед тем как уйти, папа с Кошкой говорят, что они гордятся мной. Я обнимаю их, а потом Билли.
Когда мы возвращаемся в класс – родители и репортеры уже ушли, – мистер Бигл говорит нам, что мы все здорово постарались и получаем по золотой звезде. Потом он оборачивается:
– Мими, ты хотела что-то сказать.
Девочка встает со стула и выходит на середину класса с большим пластиковым пакетом в руках.
– Да, сэр! – Ее взгляд мечется по классу. – Я хотела сказать, что история про бумажных журавликов была просто замечательная. Тогда я этого не сказала, потому что немножко расстроилась, что она не была моей историей, но мне правда понравилось. Я без спроса позаимствовала у Бекета одного журавлика… ну, того, который лежал здесь, в классе. Когда я шла в туалет, то засунула его в карман.
Мистер Бигл кивает и молчит, дожидаясь объяснений.
Мими быстро продолжает:
– Но я сделала это не просто так. Сначала мне хотелось понять, как их делать, чтобы я могла сложить тысячу и выполнить свое заветное желание. Я делала и делала журавликов, пока не набралась тысяча. Я старалась, чтобы они все выглядели идеально. Но потом я услышала, что Бекет потерял всех своих журавликов, когда упал в океан, и мне захотелось отдать ему свою коллекцию. Так его желание обязательно осуществится. Потому что, каково бы оно ни было, оно наверняка важнее, чем мое.
Мими несет пакет к моей парте, протягивает его мне и садится.
– На самом деле я хотела стать самой собой и завести настоящих друзей, но мое желание, кажется, и так уже исполнилось, – шепчет она мне.
Я, типа, ошеломлен. Я, типа, шепчу «спасибо», а Мими, типа, отвечает «Пожалуйста».
Позже, вечером, я предлагаю Билли рассказать еще одну сказку в мамином кресле, но он говорит, что не нужно: та, которую я рассказал, все равно будет лучше всех новых. А еще он добавляет, что больше ничего не боится.
– Мне жаль, что ты потерял Брайана в океане, – говорю я. – Мне кажется, это я виноват, что он прыгнул.
– Ничего страшного, – улыбается братишка. – Прыгнул-то он сам. Иногда у него шарики за ролики заходили. Мне кажется, это он в тебя. Но я все еще скучаю по нему иногда.
Билли закусывает губу, чтобы не заплакать.
Когда он ложится спать, а папа убегает из квартиры, чтобы переброситься словечком с Кошкой, происходит что-то странное. Я ударяюсь пальцем об одну из коробок, которые мы привезли из старого дома. Я никогда не заглядывал в коробку с мамиными вещами. Папа прибирался в квартире и немножко ее передвинул, и теперь я вижу, что на боку у нее есть дырка. Когда я наклоняюсь, то вижу книжку по оригами. Я вынимаю ее; кто-то загнул страничку на разделе с бумажными журавликами. Я кладу книгу и ворошу вещи в коробке. И натыкаюсь на дюжину маленьких журавликов.
– Ох, мама, – шепчу я.
Я думаю о словах мистера Бигла: он говорил, что журавликов дарили новорожденным малышам на удачу. Может, мама мастерила их до рождения Билли? Первый, которого подарил мне папа, наверно, выпал из коробки. Я подбираю журавлика и дую на него. Он улетает с моей руки и приземляется на ковер.
– Папа сказал, что когда-то давно ты сложила звезду, мама. Я должен был догадаться, что и журавликов мастерила тоже ты. Я должен был понять, что это не предыдущие владельцы оставили в доме одного журавлика. Это и правда было волшебством с самого начала.
Журавлики были моими бабочками.
Мне надо было просто поверить в чудо.
Ну что ж, теперь я верю.
Я снова запускаю руку в коробку и достаю две книги: одну – про цветы, другую – про то, как печь пироги. Еще я нахожу там образец обоев с синими ласточками и засушенную лилию, которая похожа не на кремовую трубу, а на пожелтевшую бумажную салфетку. Под ней фотография счастливой мамы. Она стоит у воды, совсем как на том фото у папы в комнате. Я поднимаю карточку и держу ее прямо перед собой. Наверно, ее сделали тем же днем, но попозже: в вытянутой руке мама держит бутылку с посланием. Если закрыть глаза, то я почти вижу, как мама швыряет бутылку в океан. Но папа сказал, что ответа она не получила.
Однако я замечаю кое-что еще. Как я раньше не видел? Я подношу фотографию ближе и заглядываю в бутылку. Да это же совсем не записка. Нет, непохоже. Глаза у меня в изумлении раскрываются: внутри маминой бутылки лежит бумажный журавлик.
И теперь я больше не сомневаюсь, что все это время мама была со мной.
Двадцать восемь
Дорогая мамочка!
Я целую вечность хотел с тобой попрощаться.
Я даже написал ПРОЩАЛЬНЫЙ СПИСОК, хотя, наверно, ты и так это уже знаешь. Я пытался любыми способами попрощаться с тобой, но все это было как-то неправильно. Словно прощание было самым важным делом в мире, и всего этого было просто недостаточно. Даже если бы я нанял самолет, который бы тянул флаг с надписью «ПРОЩАЙ» по небу у всех на виду, этого все равно было бы мало. У меня было девять способов попрощаться. И все девять были неправильными. Был и десятый, но он был ничем, потому что я не мог ничего придумать.
Я прикрепляю ПРОЩАЛЬНЫЙ СПИСОК к этому письму. Я раньше не писал тебе писем. Бабуля Ибица говорит, что в наше время их никто уже не пишет. Но вот теперь смотри, я пишу, а значит, бабуля не совсем права (но вообще-то она часто не совсем права, например, когда говорит, что много будешь знать – скоро состаришься… или что у кого-то глаза на затылке).
Столько раз за все эти годы мне хотелось что-то тебе рассказать, мамочка. Когда я впервые прокатился на велосипеде. Я очень долго падал, но потом у меня получилось. Когда папа отпустил багажник, я почувствовал, что смогу сделать все на свете! И мне хотелось рассказать тебе, как я получил золотую звезду за рассказ о бесхвостой собаке. Мне тогда было семь, и я чуть глаза не выплакал, так хотел прочесть этот рассказ тебе.
Я много плакал.
В школе, когда все делали открытки на день матери, я притворялся, что мне надо в туалет. Так мне не надо было делать открытку и плакать еще больше.
