Это был человек, в котором божественное вдохновение уживалось с клоунадой шарлатана. Смерть сравняла его с великими людьми.
Морис Магр о Калиостро в книге "Маги и иллюминаты" Через две недели после публичного покаяния и отречения от ереси Калиостро был препровожден под конвоем в одну из самых мрачных тюрем папской инквизиции — в крепость Св. Льва (по-итальянски Сан-Лео), неприступный бастион, высившийся на вершине утеса Монте Фельтро. Узника везли в закрытой карете почти неделю и лишь в самом конце выпустили на свежий воздух, когда нужно было переправляться верхом через бурную речку, текущую по горному ущелью и дальше по крутому каменистому склону на карете было уже не проехать. Елена Блаватская пишет: "Но что такое был замок св. Льва? Он находится ныне на границе Тосканы, и был тогда в папском государстве в герцогстве Урбино. Он построен на вершине огромной скалы, почти отвесной со всех сторон; чтобы попасть в "замок" в те дни, надо было забраться в своего рода открытую корзину, которая поднималась при помощи канатов и блоков. Что же касается преступника, то его помещали в специальный ящик, после чего тюремщик поднимал его "со скоростью ветра". 23 апреля 1792 года Джузеппе Бальзамо — если называть его таким образом — вознесся на небеса в ящике для преступников и был навечно заточен в этой могиле для живых.
Последний раз Джузеппе Бальзамо упоминается в корреспонденции Боттини в письме, датированном 10 марта 1792 года. Посол рассказывает о чуде, совершенном Калиостро в своей тюрьме во время отдыха. Длинный заржавленный гвоздь, вытащенный узником из двери, был превращен им без помощи каких-либо инструментов в остроконечный трехгранный стилет, столь же гладкий, блестящий и острый, как если бы он был сделан из прекрасной стали. В нем можно было опознать старый гвоздь только по его головке, оставленной узником для того, чтобы она служила в качестве рукоятки. Государственный секретарь приказал отнять его у Калиостро и доставить в Рим, и удвоить наблюдение над последним.
Преступники, которые отбывали наказание в крепости, были сплошь лица духовного звания, повинные в тяжких преступлениях — кражах и убийствах. Комендант крепости граф Семпронио Семпрони получил указания бдительно стеречь нового опасного узника — масона-еретика, бунтовщика и мятежника, принадлежавшего к секте иллюминатов, а также мага и чернокнижника. Он был помещен в камеру на самом верху бастиона, называвшуюся Tesoro — Сокровищница, потому что, по преданию, прежние владельцы Урбино герцоги ди Монтефельтро хранили в ней свои сокровища. Окон в этом темном и сыром помещении не было, не считая квадратного отверстия в потолке, забранного толстой железной решеткой с прутьями в четыре ряда, сквозь которое виден был только маленький кусочек неба. Прогулки не дозволялись, как и присутствие на службах в тюремной часовне. Власти боялись его влияния на других людей и опасались, что оставшиеся на свободе сторонники могут организовать узнику побег или выкрасть его.
Калиостро было запрещено какое бы то ни было общение с людьми, включая стражников и караульных, а тем более с другими заключенными. Последние, кого ему довелось видеть, были четыре конвоира, которые с трудом удерживали бившегося в припадке страдальца, когда у него начался жестокий приступ желудочных колик, сопровождавшийся конвульсиями; врач, призванный к новому узнику, и священник, явившийся отпустить грехи, поскольку никто не надеялся, что он останется жив после такого сильнейшего припадка. Однако узник выжил, и даже стал настаивать на разговоре с комендантом. Но желаемого не добился.
Подозревая, что Калиостро симулировал припадок для каких-то своих целей, комендант полностью изолировал его от общения с внешним миром и придумал для караула сложную многоступенчатую систему подачи сигналов на случай, если с заключенным что-нибудь случится или ему что-то потребуется. Зато Калиостро полагалась сытная еда и красное вино, чистое белье и раз в неделю услуги цирюльника. Для него оборудовали отдельное глухое помещение, откуда он мог слушать мессу и куда к нему мог приходить для исповеди священник. Узнику отказались предоставить по его просьбе скамеечку для молитв и деревянное распятие, строго-настрого запретили иметь в камере бумагу и письменные принадлежности, а также острые, колющие или режущие предметы. Из литературы дозволялись только благочестивые книги, переданные капелланом. И больше нечем было заполнить бесконечные однообразные часы вынужденного досуга, сводившие его с ума.
Крепость Сан-Лео. Современный вид
М. Кузмин в своей повести о Калиостро силой писательского воображения попытался воссоздать тюремные будни своего героя в Сан-Лео: "Но теперь Калиостро был не тот. Он пробовал в тюрьме и напрягать волю, и говорить заклинанья, и кричать от желанья. Только стуки слышались в сырой стене да проносились лиловатые искры. Тогда он бросался на пол и кусал палец, чтобы не выть от досады и боли. А то и кричал, требовал себе вина, просился гулять, бился головой о стену.
Что же? Он как флакон, из которого вылили духи: легкий запах остался, но он пустой, а с виду такой же.
Покинутый, воистину покинутый. А у него был путь, была миссия. Ведь не в том смысл его жизни, чтобы дать пример школьникам или исцелить несколько тысяч больных. Но если бы он даже умалился до разума дитяти, что бы было? Разве он может теперь мыслить как ребенок, разве напрасно даны были разум и сила и свободная (увы!) воля.
Вместо блестящей звезды взлетела ракета и теперь дымится, медленно угасая на земле…"
В конце лета 1791 года кардиналу Дориа, папскому легату в области Урбино, попечению которого был вверен узник Калиостро, пришло анонимное письмо, где говорилось, что оставшиеся на свободе сообщники Калиостро якобы собираются освободить его, прибегнув к помощи воздушного шара. А о том, что сообщники и поклонники были, говорило появление в Париже в 1791 году некоего произведения в форме записок, будто бы написанных Калиостро и изданных анонимным автором в виде завещания, поскольку, по его убеждению, мага уже нет в живых. Но это неизвестные и предполагаемые сторонники. А ведь были и те, кто многие годы действительно удостаивал ныне томящегося в застенках магистра своей дружбой и покровительством. Есть несомненные свидетельства, что кардинал Роган, бежавший из Франции после начала революции, писал к Якобу Саразену и просил ссудить денег для организации побега Калиостро. Но банкир отказался участвовать в деле освобождения своего бывшего друга и учителя. Не по скупости, не потому, что разочаровался в своем бывшем наставнике, не потому, что был раздавлен горем — скорбел по скончавшейся в январе 1791 года жене Гертруде, которую магистр когда-то вылечил, а по той причине, о которой мог поведать только единомышленнику и близкому другу Лафатеру: "Страдания графа меня угнетают, но я знаю, что ежели все случилось так, как случилось, значит, он этого хотел; люди не понимают его; никто не может знать подлинных его целей".
