Люся действительно не обманула наших ожиданий и отбыла через восемь дней. За ней приехал отец. Мы с Ксеней и Алешей в тот день наведались в их переулок, но обнаруживать себя не стали. Мы стояли у кромки леса, за первыми деревьями, и смотрели, как эта светловолосая девочка выходит из ворот и садится в свою личную «Волгу». Алеша взял меня за руку, потому что ему, больному, было тяжело стоять на обеих ногах так долго, и шепотом спросил:
– Эта девочка в белом платье увезет с собой Лори?
Я отрицательно помотала головой. Тогда он спросил еще:
– Значит, теперь мы снова сможем играть? Как прежде?
– Как прежде, – кивнула я и улыбнулась.
Он тоже улыбнулся, а я подумала, что эта девочка и себя не сможет увезти от нас. Потому что лес запомнил ее, и малым усилием воли я смогу вызвать ее к жизни: там, среди трав и цветов, среди пьянящих ароматов мяты и сырой земли, из ветра и солнечного света сложится она, столь похожая на себя, что никто не отличит. И все мы сможем быть там, где нас уже никогда не будет, словно в сказке, разрешающей прожить день дважды, не пожалев о том.
–
По гипотенузе половика, смешно стуча лапками, бежит большая ящерица. Она перебегает от одной лужицы света к другой, пытаясь удержать в себе тепло солнца. Потому что собственного тепла ей не хватает.
Вот так же я перебегаю луга своей памяти, разноцветные, душистые луга, навсегда застигнутые летом, пересеченные лесами беспамятства. Темными полосами прошлого, недоступного мне.
Однако я еще храню кое-что про запас. Кое-что могу рассказать себе здесь, чтобы не забыть потом.
Фирсановский лес простирал свое влияние на все. Когда вы шли в магазин, лес шел с вами по правую руку. Когда улица изгибалась и сворачивала влево под горку, переименовываясь этим в Железнодорожную, лес, так что вы и не успевали заметить, словно ловкий зверь, перебирался у вас за спиной на левую сторону и нырял за высокий холм железной дороги, выглядывая оттуда мохнатыми верхушками сосен. Вы притворялись, что его маневр не разгадан, и совсем-совсем туда не смотрели. Но он выставлял вам свои лучшие деревья, свои тридцатиметровые сосны в овраге, тянувшемся слева. И теперь-то вы смотрели. Вы ничего не могли с этим поделать. Закатное солнце раззолачивало их кору и высокие изогнутые ветви, и все вместе давало вам впечатление какого-то забытого и внезапно воскресшего покоя, точно вам было известно, что у вас есть дом, такой же, цвета солнца, точно вы еще можете туда вернуться по идущей в гору песчаной дороге.
Вдоль полотна тянулась узкая тропинка. Она вела к дому Валентина А., местами убегая в овраг, местами выбираясь обратно. По ней мы гуляли очень редко: уходить далеко от дома он не мог. Не позволяла контуженая нога. Но иногда тамошняя тропа доводила нас до местного кинотеатра – кремового каменного дома с колоннами, свидетельствовавшими о его аристократическом прошлом.
Кино тогда было дешево – мы могли ходить туда, сколько хотели. Правда, показывали там всегда один и тот же фильм. «Полет навигатора». Мне было пять, когда я посмотерла его впервые. Как существуют музеи одной картины, точно так же здесь, в лесу, существовал кинотеатр одного фильма.
Валентин А. сильно огорчался, если в день, подгаданный им для прогулки, я хотела пойти непременно в кино и никуда больше. Потому что он-то в кино не ходил. Тогда я не решилась бы сказать ему мое любимое «ну и зря», а теперь сказала бы непременно. Мы в жизни многого, что могло бы принести радость, не делаем.
Но самое страшное, когда еще и не жалеем об этом.
В такие дни мой друг оставался дома: он расставлял по подоконникам горшки со своими редкими цветами, ел овсяную кашу с изюмом и читал. Он выписывал все или почти все выходившие газеты, и с чувством истинного гурмана смаковал тематически совпадающие материалы, критиковал авторов, которых, я думаю, в большинстве своем знал лично. Но его все равно мучала скука. Разговаривать ему было не с кем, а слова он, признаемся себе, все-таки гораздо больше любил произносить, нежели читать.
Картина кинотеатра врезалась мне в память благодаря одному впечатлению: в небольшом уютном зале с рядами красных откидных кресел и черными занавесями на высоких пыльных окнах мы с друзьями всегда садились ближе к экрану, потому что приходили раньше всех и брали билеты первыми. В день, памятный мне, мы точно так же пришли раньше положенного, расположились и стали жадть. Не начинали долго, и я вдруг ощутила странное беспокойство: какая-то непонятно откуда пришедшая тревога нахлынула из самой глубины сознания и накрыла меня всю. Сердце заметалось в груди как сумасшедшее, какая-то гадость подкатила к горлу, и во рту стало горько. Я встала, начала протискиваться между креслами и только тут что-то заставило меня обернуться туда, где был вход и на пол падал свет из открытой двери.
Там, в луче, вполоборота, точно движение с улицы внутрь еще продолжалось, стоял мужчина и смотрел в мою сторону. Лица его невозможно было разобрать – он стоял спиной к свету, и я не понимала, знаю я его или нет. Было что-то неприятное в том, как он смотрел. И постепенно тревога моя стала мне ясна: этот человек был ее причиной.
Впервые я подумала, что кто-то может прийти за мной, и я окажусь нужна там, где меня никогда не было. Но для чего нужна, кому?
* * *
Человек шагнул вперед, и наконец его лицо стало доступно взгляду целиком. В мельчайших подробностях. Серые глаза скрывали наполовину опущенные веки, отороченные светлыми пушистыми ресницами, такого же цвета, как брови и коротко стриженные волосы. Овал лица был скорее правильный, однако подбородок выглядел непомерно тяжелым. Он смешно оттягивал книзу щеки и, тем не менее, придавал лицу скорбное выражение. Ни бороды, ни усов на этом лице не росло, и вообще мужчина, направлявшийся ко мне, фигурой напоминал женщину: округлость форм привлекла мое внимание, хотя я и смотрела на мужчину как на мужчину первый раз в жизни. Когда мы с ним поравнялись, я не догадалась уступить дорогу, а продолжала смотреть на него во все глаза.
Мой принц из леса внезапно обрел вполне человеческий облик. И даже слишком человеческий, потому что вдруг… он улыбнулся и очень приятным голосом произнес: «Простите меня…» Я отодвинулась и пропустила его, и все думала, что вот сразу же за этим «простите» он назовет мое имя. Он не назвал. В это время все мои друзья – мы пришли впятером – доели все, что принесли с собой из дому, и следили за мной внимательно, готовые в любую минуту прийти на помощь. Алеша перевесился через спинку кресла и закатил левый глаз до неприличного. Он всегда так делал, когда волновался. Саша оперся ему на спину правой рукой, левой держась за поручень своего кресла, и сурово нахмурился, стараясь близорукими глазами рассмотреть происходящее. Ксеня продолжала разглядывать пустой киноэкран, спиной чувствуя происходящее.
Когда я вернулась к ним, они меня посадили в самую середину, продолжая недружелюбно поглядывать на незнакомца, который переговорил с какой-то женщиной и вышел в ту же дверь, что вошел.
– Это кто? – спросил Алеша, моргая своим завернутым на затылок глазом.
