При воспоминании о Гелиодоре Лаис почувствовала острую боль в сердце. Совесть угрызала ее. Да, больше нельзя ни дня оставаться в Эфесе! Нужно так или иначе вернуться в Коринф. Изменить облик, выдать себя за другого человека — но непременно выяснить, что же все-таки случилось в ту страшную ночь, когда погибла любимая подруга.
Постепенно сон начал туманить голову и Лаис, однако вдруг ей послышались крадущиеся шаги.
— Кто там? — шепотом, чтобы не разбудить Мелиссу, позвала Лаис, однако ответа не последовало.
Кажется, шаги были мужские.
— Ты, Мавсаний? — настороженно приподнялась она в постели — и тотчас сильные руки скрутили ее!
Лаис попыталась крикнуть, однако ей проворно вбили кляп в рот и обмотали покрывалом с ее же кровати. Рядом билась и стонала Мелисса.
Лаис стащили с постели и куда-то понесли. Издалека донесся возмущенный крик Мавсания:
— Что вы делаете, негодяи? — затем глухой удар упавшего на пол тела.
Но думать об участи Мавсания Лаис уже не могла: она была слишком плотно завернута в покрывало и задыхалась. Через несколько мгновений девушка лишилась сознания.
Очнулась она от того, что могла свободно дышать, и от боли в спине. Еще не открывая глаз, ощутила сырость и холод. Руки и ноги были связаны грубой веревкой, от которой саднило кожу.
Неподалеку кто-то плакал, стонал и жалобно призывал на помощь добрых богов.
Это была Мелисса: даже не видя девушку, Лаис узнала ее голос — и поняла, что им пока есть за что этих богов благодарить. Они обе еще живы!
Однако до нее доносились еще какие-то звуки — словно бы где-то трубил испуганный осел. Или это только чудилось?..
Кто-то бесцеремонно шлепнул Лаис по щеке:
— А ну, открой глаза! Хватит притворяться!
Лаис приподняла ресницы, огляделась, с трудом поворачивая голову на занемевшей шее, и обнаружила, что находится в какой-то пещере — сырой, холодной, насквозь продуваемой ветром.
Сильный сквозняк рвал пламя факелов, и отсветы огня буйно плясали на влажных каменных стенах. Обнаженная Лаис лежала на плоском камне, настолько большом, что помещалась на нем во весь рост.
Невдалеке был слышен рокот моря: оно хлестало о скалы и наполняло пещеру своим соленым дыханием. Лаис снова мысленно возблагодарила богов за то, что они с Мелиссой еще на земле, что их, бесчувственных, не погрузили на какой-нибудь корабль и не увозят в неведомые страны, чтобы продать там в рабство, как продали Мелиту и других эфесских девушек.
О да, Лаис уже не сомневалась, где находится и в чьи попала руки! Не сомневалась потому, что над ней нависало лицо того самого козлоногого жреца, который утром оскорбил ее на агоре.
Ее приволокли в пресловутый грот Артемиды!
Заметив, что Лаис открыла глаза, жрец поднес к ее глазам какой-то предмет, и девушка узнала подвеску в виде цветка лотоса, которую ей дал в Мегаре перепуганный служитель Фесмофорис.
— Откуда это у тебя, шлюха?
И, поскольку Лаис замедлилась с ответом, жрец ударил ее по губам. Девушка почувствовала во рту вкус крови.
— Отвечай! — яростно требовал «козлоногий». — Это символ нимфы Лотис, дочери Пана! Это тайный знак, его могут носить только посвященные, но ты не принадлежишь к их числу, ибо в число посвященных входят только мужчины. Признавайся, кого ты убила, чтобы украсть этот амулет, грязная тварь?
— Клянусь, что никого, — с трудом смогла пошевелить Лаис разбитыми губами. — Это дал мне один человек в Мегаре, служитель храма…
— Чтобы служитель Артемиды дал знак Лотис какой-то шлюхе? — взревел жрец и снова хлестнул Лаис по лицу.
— Не слишком усердствуй, Оместер, — послышался голос, и Лаис, приоткрыв глаза, увидела вокруг камня еще нескольких мужчин. Все они были обнажены, только ноги закутаны шкурами. — А то она не понравится своему новому любовнику!
«Козлоногие» захохотали, а тот, кого назвали Оместером, воскликнул:
— Не тревожься, Аргос, он возьмет ее сзади!
Кругом снова раздался хохот, а Лаис сотрясла дрожь. Эти страшные, древние, почти забытые имена сыновей Пана, известных своей жестокостью и впадавших раз в год, по весне, в такое буйство, что от них, как от лесного пожара, искало спасения все живое!.. Оместера называли сыроядцем, потому что он разрывал на части попавшихся ему на глаза животных и наслаждался их окровавленной плотью. Аргоса называли белым, потому что бежал за братом и обгладывал кости его жертв до белизны… Какие еще имена сыновей Пана выбрали себе эти мужчины, которые навели ужас на Эфес и готовы расправиться с Лаис? Дафеней, кроваво-красный, тот, кто высасывает кровь из своих жертв? Келеней, черный, пожирающий во время приступов безумия зарытые в землю трупы?..
— Отвечай! Откуда у тебя знак нимфы Лотис? — вновь потребовал Оместер.
— Мне дал его в Мегаре жрец Фесмофорис, — тихо ответила девушка, и лица «козлоногих» искривились отвращением: еще бы, для этих «охранников девственности» слышать имя богинь-покровительниц чадородия было отвратительно!
А Лаис с болью подумала, что люди способны извратить ради наживы все самые лучшие и светлые замыслы богов. Ведь и эти «служители Пана и Артемиды», и «служитель Фесмофорис» по сути своей одинаковы — просто-напросто распутники! Да, ничего не скажешь, Лаис тоже служит распутству, она жрица Афродиты Пандемос, однако она не набрасывает на себя белоснежные одеяния непорочности, она никого не упрекает и не позорит других за то, в чем повинна и сама!
— Ты, конечно, лжешь, — сказал Оместер. — Ты убила одного из наших, чтобы завладеть красивой вещицей. А может быть, ты, как служительница Афродиты Порны, убила его по наущению своей развратной богини?
Ненависть к этим гнусным существам, которые клеветали на имя любимой богини, лишила Лаис осторожности.
— А вы сами кто, если не развратники? — вскликнула она яростно. — Взгляните на свои чресла!
Да, видно было, что жрецы явно лгали, прикрываясь именем девственной Артемиды. Неуемный распутник Пан, всегда готовый к соитию с любым существом женского или мужского пола, будь то человек или животное, гораздо больше годился им в покровители! Сам Пан не являлся чудовищем, хотя и порождал чудовищ. И эти жрецы, наживавшиеся на его имени и имени Артемиды, тоже были чудовищами.
— Тебе нравится то, что ты видишь? — с ухмылкой спросил Оместер. — Но даже не мечтай, что мы опоганим себя сношением со служительницей Афродиты Порны! Мы сами владеем своим вожделением, мы не дарим его ни женщинам, ни мужчинам.
И он сделал несколько столь выразительных движений рукой, что Лаис больше не сомневалась: перед ней стоят те, кого называют херогины[71], те, о ком говорят, что они «поют свадебную песнь рукой»… Видимо, именно так «козлоногие» понимали служение одновременно и распутному Пану, и девственной Артемиде!
