Иногда, когда мне удается пораньше управиться с приготовлением ужина, я тоже включаюсь в игру: моя пудреница — это подводная лодка. Я — вражеская сторона. Однажды в приливе чувств я вдруг сжала Яира в объятих. Голову сына я покрыла бешеными поцелуями, потому что на миг мне почудилось, что он — настоящий капитан. За это я немедленно была изгнана — и из игры, и из комнаты. Мой сын вновь проявил свою угрюмую гордость: мне позволено участвовать в игре лишь при условии, что я буду нейтральной и не стану проявлять свои чувства во время боя.
Быть может, я ошибаюсь. Холодная властность вдруг открылась мне в Яире. Она досталась ему не от Михаэля и уж, конечно, не от меня. Колоссальные способности его памяти вновь потрясли меня. Он до сих пор помнит о банде Хасана Саламе, атаковавшей Холон со стороны Тель-Ариша, о чем рассказывал ему покойный дед полтора года тому назад.
Через несколько месяцев Яир перейдет из детского сада в школу. Мы с Михаэлем решили послать его в школу «Бейт-а-Керем», а не в расположенную по соседству религиозную школу для мальчиков «Тахкемони»: Михаэль твердо решил, что сын его получит современное, прогрессивное образование.
Соседи с третьего этажа, семейство Каменицер, выказывают в мой адрес вежливую враждебность. Они все еще снисходят до того, чтобы отвечать на мои приветствия, но уже не посылают свою маленькую дочь, чтобы одолжить у меня утюг или форму для выпечки тортов.
Господин Глик навещает нас, словно по расписанию, один раз в пять дней. Его систематическое чтение Еврейской Энциклопедии продвигается, и он уже дошел до статьи «Бельгия». В Антверпене, в Бельгии, живет торговец алмазами, брат Добы, несчастной жены господина Глика. Дела госпожи Глик явно идут на поправку. Врачи обещают выписать ее в апреле или в мае. Признательность нашего соседа не знает границ: кроме субботнего приложения к религиозной газете «Хацофе», он обычно приносит там в подарок всякие коробочки со скрепками, кнопками, разные наклейки, иностранные почтовые марки.
В последнее время Михаэлю удалось пробудит в Яире активный интерес к собиранию марок. Каждым субботним утром они углубленно занимались своей коллекцией. Яир погружал марки в воду, осторожно отделяя остатки конвертов от тыльной стороны марок, для про сушки выкладывал их лицевой стороной на промокательную бумагу, подаренную бескорыстным господином Гликом. Михаэль сортировал просохшие марки и клеил из в альбом. Я же в это время ставила пластинку. По обыкновению, углубившись в кресло, поджав под себя босые ноги, я занималась вязаньем и слушала музыку. Умиротворенная. Со своего места я могу видеть в окно, как соседи в доме напротив развесили на балконных перилах постельные принадлежности для проветривания. Я ни о чем не думаю и ничего не чувствую. Настоящее становится прошедшим. Я не замечаю Времени, намереваясь таким путем унизить его. Я отношусь к нему так, как в юности относилась к вызывающим взглядам грубых мужчин: я сама не спускала с них глаз, не отворачивала лица. Губы мои складывались в презрительную, холодную усмешку. Никаких признаков беспокойства или стеснения. Словно я говорила им:
— Ну и что?
Итак, я знаю и признаюсь: это — жалкая попытка самозащиты. Жалкая и безобразная уловка. Я не предъявляла чрезмерных требований: стекло должно было оставаться прозрачным. Воспитательница в детском саду, крупнотелая, с расширенными венами на икрах ног. Ивонн Азула движется в безбрежном море. Стекло должно было оставаться прозрачным. Не более того.
XXXVIII
В самый разгар зимы выпадают в Иерусалиме ясные субботние дни, промытые солнцем. Небеса — не просто бирюзовые, цвет их — сгусток пронзительной голубизны, мощной и глубокой, словно море вознеслось ввысь и распростерлось над городом. Это — ослепительная ясность. Прозрачность, сотканная из бесшабашного птичьего пения. Испепеляющий свет. Все, что в отдалении, — холмы, дома, рощи — словно охвачено неутихающим трепетом. Влажные испарения — вот причина этого явления, как объяснил мне Михаэль.
В такие субботние дни мы обычно пораньше заканчиваем завтрак и отправляемся в далекое путешествие. Миновав «религиозные» кварталы, добираемся до Тальпиота, до Эйн Керема, Малхи, далее до Гиват Шауля. В полдень мы отдыхаем в одной из рощиц и трапезничаем. На исходе субботы мы возвращаемся домой с первым же вечерним автобусом. Дни, исполненные покоя. Порою я воображаю, что Иерусалим весь открылся мне, и лежит он без тайн, и все его сокровенные уголки залиты светом. Я забываю, что голубой цвет — явление мимолетное. Пролетят птицы …
Но я уже научилась отрекаться. Держаться на поверхности. Не сопротивляться.
В одну из таких субботних прогулок мы случайно встретились со старым профессором, у которого в юности я слушала лекции по ивритской литературе. В результате немалых усилий, весьма трогательных, профессору удалось не только вспомнить мою фамилию, но и связать с моим обликом. Он спросил:
— Какой сюрприз готовит нам таинственная незнакомка? Сборник стихов?
Я опровергла его предположение.
Профессор на миг задумался, вежливо улыбнулся и заметил:
— Сколь прекрасен наш Иерусалим! Не напрасно протяжении веков в темных глубинах изгнания томились и тосковали по нему бесчисленные поколения.
Я согласилась с ним. Мы расстались, обменявшись рукопожатием. Михаэль пожелал старику доброго здоровья. Профессор даже изобразил легкий поклон и все махал своей шляпой. Эта встреча меня очень обрадовала.
Мы собираем букет полевых цветов: лютики, нарциссы, цикламены, анемоны. Приходится нам пересекат заброшенные участки земли. Отдыхаем мы в тени скалы, бурой и влажной. Издали обозреваем приморскую низменность, горы Хевронские, Иудейскую пустыню. Иногда играем мы в прятки или догонялки. Оступаемся и смеемся. Михаэль весел и легкомыслен. Порой он способен выразить свой восторг, например, так:
— Иерусалим — это самый большой город в мире. Стоит пересечь две-три улочки — и перед тобой уже иной континент, иное поколение и даже иной климат.
Или:
— Как прекрасно все вокруг, Хана. И как прекрасна ты, моя грустная дщерь Иерусалима.
Яира интересовали главным образом две темы: бои во время Войны за Независимость и система автобусных линий общественного транспорта. События войны Михаэль объясняет подробно: рукой указывает точки на местности, отмечает их особые приметы, веточкой рисует на земле схемы, с помощью камешков и шишек объясняет диспозицию: здесь были арабы, а здесь — мы; они намеревались прорваться тут, мы обошли их вон там.
Михаэль считает необходимым подробно рассказать мальчику и о промахах, и об ошибочных тактических предпосылках, и о явных провалах. Я тоже слушаю и учусь. Как мало знала я о битве за Иерусалим! Вилла, принадлежавшая Рашиду Шхаде, отцу близнецов, была передана организации здравоохранения; она стала клиникой, где заботились о роженицах и кормящих матерях. На пустыре построили жилой дом. Немецкая и Греческая колонии были покинуты и немцами, и греками. Оставленные дома заселили другие люди. В Иерусалиме прибавилось мужчин, женщин и детей. Однако эта битва за Иерусалим — не последняя. Так слышала я от нашего друга, господина Кадишмана. Я тоже ощущаю, как бродят в недрах беспокойные тайные силы, набухают и зреют заговоры, вздымаются, готовые прорвать оболочку и выплеснуться на поверхность.
