Доктор Герье любил природу, и ему даже не требовалось особенной откровенности, чтобы сказать это.
— Конечно, люблю, — ответил он, тоже глядя на потухавшую зарю.
В эту минуту Герье своими мыслями был далеко от Драйпеговой.
— Я была в этом уверена, — продолжала та певучим голосом, — наслаждение красотами природы одно из высших, и для возвышенной, понимающей прелесть этого наслаждения натуры лучшего ничего не может быть. Одна любовь разве сравнится с этим наслаждением. А вы, доктор, любили когда-нибудь?
Доктор Герье поморщился. Но Драйпегова не могла заметить в полутьме кареты его гримасы.
— Что же вы молчите? — переспросила она. — Скажите мне, вы любили когда-нибудь?
— На такой вопрос трудно ответить, — уклончиво проговорил Герье.
— Отчего, отчего трудно? — подхватила Драйпегова. — Боже мой! Какое счастье испытывать любовь и даже говорить о ней! Вот вы хотели бы ехать так в карете, в сумерки, с любимым существом… ехать и ехать… и чтоб неизвестно куда, и чтоб все равно куда бы ни было, потому что везде счастье и всюду хорошо!..
Доктор Герье, конечно, хотел бы ехать так, только не с госпожою Драйпеговой. Он готов был бы, пожалуй, отдать всю остальную жизнь свою за то, чтобы хоть на несколько минут теперь рядом с ним в карете на месте Драйпеговой была дочь графа Рене. Но доктор не сказал этого своей спутнице…
— Вы, должно быть, были очень несчастны, доктор, в прошлой своей жизни, вы много перестрадали!
Герье промычал что-то неопределенное.
— Ну, скажите, пожалуйста, ведь вы одиноки, одиноки как перст!.. А между тем такой человек, как вы, если б захотел только… если б только захотел…
И она, будто случайно, будто размягченная своим поэтическим настроением и будто сама того не замечая, что делает, откинулась на спинку кареты, склонилась набок и прижалась к плечу доктора.
LXXI
Доктору оставалось лишь обнять ее, и голова ее склонилась бы к нему. Драйпегова только и желала этого, но доктор-то вовсе не желал…
В первую минуту Герье не знал, что ему делать. Он отстранился, но это не помогло, потому что отстраниться ему было некуда: он оказался прижат в мягкий угол кареты.
Все, что Герье мог сделать, — выпрямиться! И он выпрямился, крякнув и двинув плечами, что ясно показывало, что он вовсе не расположен отвечать госпоже Драйпеговой на ее слишком выразительную нежность.
Движение Герье было настолько резко, что его спутница отшатнулась и, закусив губу, отвернулась от него к окошку…
Они долго ехали так молча.
Дорога в этот переезд испортилась, и они запоздали. Заря потухла, стало уже совсем темно, а они все еще ехали.
"Ну, теперь она возненавидит меня, — думал доктор Герье, — и тем лучше. Приедем в Петербург и расстанемся навсегда. Лишь бы приехать поскорее…"
И Герье инстинктивно жался в угол, подальше от госпожи Драйпеговой.
— Знаете, — вдруг раздался в темноте ее голос, — то, что вы сделали, ни одна женщина не простила бы мужчине!..
Герье слышал только, как говорила Драйпегова, но выражения лица ее не видел.
— Да, ни одна женщина, — повторила она. — Но вы меня не знаете… я не похожа на других. Если я пожелаю чего-нибудь, то добьюсь — слышите ли? — добьюсь во что бы то ни стало!..
Драйпегова сказала это с решимостью, в которой слышалась угроза.
— Да я вовсе не хотел обижать вас, — произнес скромно и даже робко доктор.
— Еще бы вы хотели обидеть меня! За что? За то, что я несчастная женщина и страдала всю свою жизнь, за то, что вся моя жизнь — ряд страданий!.. — со слезами в голосе воскликнула Драйпегова.
Доктор Герье не мог разобрать, искренне ли было у нее это восклицание, но, зная уже Драйпегову, он не сомневался в одном, что если она и страдала в жизни, то, во всяком случае, не осталась в долгу за это перед людьми и также на своем веку досадила им порядочно. У Драйпеговой была уж такая складка, что трудно было поверить, чтоб она являлась в самом деле обиженным, а не обижающим существом!
— Вы мне вот что скажите лучше, — продолжала Драйпегова. — Что у вас течет в жилах: кровь, парное молоко или просто вода? И как вы можете быть наедине с женщиной, которой вы нравитесь, и оставаться вполне равнодушным?
Доктор Герье не знал, что ответить. Ему почему-то хотелось быть в эту минуту ужасно вежливым с госпожой Драйпеговой, хотелось сказать, что он очень благодарен, но он чувствовал, что это будет совсем уж насмешкою.
— Что же вы молчите? — снова пристала она.
— Да, право, я не знаю, что ответить, — заговорил было доктор.
Но Драйпегова перебила его.
— Я вам не нравлюсь? — подхватила она. — Я вам не нравлюсь? Так и скажите прямо!
И она близко нагнулась к Герье, желая в темноте кареты заглянуть ему в лицо.
— Нет… отчего же… — несвязно залепетал доктор, не имея решимости прямо ответить на так резко поставленный вопрос.
Драйпегова вдруг охватила его шею руками и как бы в отчаянии прижала к себе.
— И все-таки рано или поздно ты будешь мой во что бы то ни стало! — зашептала она в самое его ухо так, что он чувствовал ее горячее дыхание. — Ты будешь мой, несмотря ни на что!
Доктору Герье было и досадно, и неприятно, и неловко. Он решительно недоумевал, каким образом выйти из неудобного положения, и готов был остановить карету, отворить дверцы, выпрыгнуть на дорогу и идти пешком.
Герье и сделал бы это непременно, если бы вокруг кареты не раздался звонкий лай собак. В окне замелькали огоньки, и карета застучала колесами по бревенчатому настилу.
Они приехали на ночевку, и Герье был освобожден из объятий госпожи Драйпеговой.
На этой ночевке доктор Герье долго не ложился спать и долго ходил по крошечной, отведенной ему комнатке, и странное состояние было у него. Он знал отлично, что сам он не виноват, что госпожа Драйпегова вела себя так с ним, но все-таки ему почему-то казалось, что как будто он совершил дурной поступок.
Воспоминание было одно из самых неприятных. По мнению Герье, дурно было, что он недостаточно определенно ответил этой барыне, что не любит и не может любить ее, дурно было, что он поехал с ней в карете, и вообще все было дурно, даже и самый приезд его в Митаву.
Он слишком поспешно отправился сюда, ничего не разузнал, не обдумал и попался впросак.
Решив действовать вперед обдуманнее и осторожнее, доктор Герье на другой день, когда они рано утром уехали с ночевки, наотрез отказался сесть в карету с Драйпеговой.
LXXII
В Петербурге карета подвезла Драйпегову к дому ее отца, теперь, после его смерти, перешедшему в ее владение.
