Женщина протянула руку и мягко провела по Душкиной щеке. Так ласково и так тихо, что Душке больше всего захотелось схватить эту руку и прижаться к ней, прижаться, не отпуская, — даже в материнской руке никогда не было столько сочувствия и любви…
— Помоги тебе Бог, — едва слышно прошептала женщина.
И Душка почувствовала, как уходит ее страх, и теперь ей хотелось, чтобы эта женщина не исчезала никуда, потому что, как и Игорь, сохраняла тепло ее навеки утраченного прежнего мира или знала туда дорогу…
Но все исчезло.
Зеркало стало обычным. И отражалось там Душкино озадаченное и немного испуганное лицо.
Она пробормотала:
— Да уж… Все-таки мне нужен кофе. Мне очень нужен кофе.
Она закрыла воду, еще раз посмотрелась в зеркало, усмехнулась.
И уже собиралась выйти из ванной, как услышала тихий смех, и голос, странный, бесполый, призрачный, прошептал: «Passant, n’est-ce pas chose etrange qu’un demon soit pres d’un ange?»[1]
* * *
«В принципе, он самый обычный, — думал Игорь, пока двигался по улице. — Несколько малолюдный, но все в порядке. Если учесть, что я — хронический бездельник, а вокруг меня в основном люди, привыкшие целый день торчать на работе, все вполне объяснимо».
Наконец он увидел маленький подвал, на котором переливалась огоньками вывеска «BAR».
«Ну, вот как чудно, — сказал он себе. — Даже бар у них обозначен иностранными литерами… Все как в цивилизованном мире. Такая ма-а-аленькая ласточка из простого, подлунного мира».
«Или, наоборот, в вашем простом мире — ма-а-а-аленькие приветы из Старой Пустоши», — тут же пришел ответ от невидимого собеседника. Но Игорь уже не обратил внимания, сочтя это за вечно присутствующий внутренний голос, с которым каждый ведет беседы и споры, как будто и в самом деле он есть, этот самый «альтер эго».
Он окончательно решил, что все его галлюцинации в странном доме просто результат нездорового образа жизни и усталости.
«Когда вернусь, начну пить витамины и бегать по утрам. И — снова буду стараться читать утреннее молитвенное правило. И вечернее».
Он и сам не верил в свои обещания, но сейчас ему все-таки казалось, что именно так он и будет поступать, чтобы самосохраниться, когда вернется в нормальную жизнь.
«Если вернешься», — тихо прошипел внутренний голос.
— Ну, постараюсь уж, и непременно вернусь. Если смогу. Во всяком случае, я очень постараюсь вернуться…
Толкнув тяжелую дверь, он вошел внутрь.
В баре царил полумрак, и почти никого не было. Несколько подростков, расположившихся с пивными кружками вполне уверенно, два субъекта с небритыми физиономиями, посмотревшие в его сторону с некоторым испугом, да официанточка.
То, что на него старательно не обращают внимания, Игоря не особенно задело. Может быть, они просто не любят чужаков. Во многих маленьких городах такая реакция у местных, а уж в Старой-то Пустоши…
Впрочем, девушка в белом передничке мгновенно оказалась перед его столиком и терпеливо ожидала распоряжений.
— Кружку портера, — сказал он.
Она, кивнув, исчезла ненадолго, чтобы через мгновение вновь явиться с большой кружкой темного пенящегося пива.
Игорь поблагодарил: пиво оказалось великолепным. Именно настоящим портером, с немного горьковатым терпким привкусом, от которого становилось яснее в голове и успокаивались нервы.
— Добрый день, — услышал он мягкий женский голос за своей спиной и обернулся.
От восхищения он застыл. Волосы, распущенные по плечам, отливали золотом. Огромные глаза казались изумрудными. Совершенные черты были нереальны своей пропорциональной правильностью.
Он никогда еще не видел женщины красивее. Разве что во снах. Во сне… Ему показалось, что эту девушку он и в самом деле видел уже — во сне, именно, и почему-то даже вспомнилось: «Я жду героя…»
— Здравствуйте, — пробормотал он.
Она непринужденно села напротив и, протянув узкую ладонь, представилась:
— Меня зовут Ариадна. Я рада видеть вас в Старой Пустоши.
Он улыбнулся в ответ, взяв эту ладонь в свои руки, и сказал:
— Ну, хоть кто-то рад меня здесь видеть…
* * *
Юлиан вдруг вздрогнул.
В Старой Пустоши что-то произошло.
Он втянул носом воздух и прикрыл глаза.
Шар медленно покачивался, и из него доносилось странное пение — тягучее и зыбкое, погружающее Юлиана в себя.
Сначала ему показалось, что в его Старой Пустоши появился Распятый.
«Нет, — пробормотал он. — Нет!»
Он не мог сюда прийти! Он не мог…
Юлиан сжал пальцы.
Слабый запах цветов коснулся его, как слабый ветерок. И где-то очень далеко запела птица.
Кто-то хотел разрушить его мир?
Да нет, кто-то разрушал его мир!
Может быть, сам Назарей не пришел, но кто-то принес сюда Его дыхание.
Юлиан вскочил и выглянул в окно. Пока еще Старая Пустошь была полна Служителями и теми, кто готов был стать ими. Пустые глаза или пустеющие уже понемногу, заученные фразы и жесты, иллюзия полной свободы и самостоятельности…
Но там, в самой ее глубине, уже находился человек, несущий с собой аромат цветов и пение птиц. Было глупо обманывать себя. Он чувствовал это — он всегда умел это почувствовать.
Покой Юлиана был нарушен.
Они молчали, и Ариадна не могла понять, что с ней происходит.
Внутри, там, глубоко, как будто рождалось новое дитя — не то, которое было ей навязано, а то, которого она ХОТЕЛА.
О, как ей хотелось вернуться сейчас назад!
Ничего не надо, ни этого чувства превосходства, ни пресловутой Вечности, потому что Вечность без этого человека, сидящего напротив нее, потеряла смысл.
Согласится ли он ступить за эту черту?
По его насмешливым глазам она понимала — нет. А по биению сердца понимала и другое — если бы он согласился, она бы не смогла так его полюбить…
Слово пришло само, родившись непонятно откуда, — «полюбить».
Она тихо рассмеялась, поднимая на него глаза, и, поймав нежность, с которой он сейчас смотрел на нее, немного согрелась.
— Ариадна! — услышала она за спиной, обернулась и встретила взгляд бармена.
«Он же мертвый, — подумала она, — он мертвый, его глаза ничего не выражают, и…»
Она снова посмотрела на Игоря — в глазах его была жизнь, и впервые эта жизнь так звала ее вернуться, казалась пьянящей, сладкой, желанной…
