— Жанна, ну зачем это?
— Стреляли… А потом бы выяснилось, что я была беременна, ну, естественно, твоим ребенком? Сыночком-наследником, а? Как бы ты себя чувствовал?
— А ты что… действительно? Красные пятна на его скулах померкли.
— Не знаю… Все возможно. Через пару недель выяснится. Ведь не предохранялись же… Кто знает, почему я так дико за себя испугалась… Может, обострение интуиции за счет появившегося материнского инстинкта?
Жанна с садистским наслаждением наблюдала за Мишиными переживаниями. Вот видел бы он себя сейчас…
— Ты должна мне сказать…
— После того, как в благодарность за услугу ты сознательно и целенаправленно подставил меня под пули, я тебе уже ничего не должна! Убирайся!
— Но…
— Если ты сейчас же, раз и навсегда, не оставишь меня в покое, я позвоню отцу, и он примет адекватные меры. А в понедельник я лично отобью сообщение этому турку — карточка-то у меня есть, — и твой коммерческий чес по Турции накроется большим медным тазом. Я сумею его убедить, что ты пакостный, психически неустойчивый тип и, как следствие, ненадежный деловой партнер. С логикой и аргументацией у меня все в порядке.
— Неужели ты способна на такое? — демонстративно недоуменно повел головой Миша.
— А ты способен издеваться над моими страхами да еще орать на меня?.. И это правда, кстати говоря. Это-то как раз не подлянка. Предостеречь человека от контакта с придурком — порядочно!
Миша не нашелся что ответить, но и выдвигаться на лестничную площадку не спешил.
— Ничего не поделаешь, гены басконско-абхазские — это навсегда. Общайся с тем, кто сможет переносить тебя. А я еще жить хочу. Все, давай, спокойной ночи.
«И что за человек? И почему надо было все так изгадить?!»
Мише ничего не оставалось, как подчиниться. Через несколько секунд под балконом прошелестели шины побитого «джипа».
«Пакостность вселенская, басконско-абхазский вариант. Неизлечимый».
Ночь Жанна проспала довольно сносно, но рано утром проснулась от зуда. Чесалось сразу в нескольких местах. Жанна ринулась в ванную поглядеть на свету, что случилось, и застонала от отчаяния — на внутренней стороне предплечий и бедер, на животе выступили красные узелки — нейродермит. Такое бывало уже два раза. Сначала когда умерла мама, второй раз — когда Жанну в университете, грозя отчислением, жестоко преследовала латиничка, отпетая старая лесбиянка.
«О господи — как же отпуск-то мой? Куда ж я с этим? И надо же было так меня достать… Вот действительно отпишу этому толстому — узнает чемпион, почем фунт лиха!»
Поскольку такого давно не было, снадобий подходящих в домашней аптечке не нашлось. Жанна промучилась чесоткой до утра, когда можно было поехать и купить чего-нибудь от этой напасти. Сыпь, пользуясь безнаказанностью, между тем вылезла еще и на лице и шее, а на руках спустилась почти до запястий.
Лангольер ее все-таки хоть и по маленькой, но достал…
«Не минешь брать больничный… Куда ж в таком виде… Еще и в кожвендиспансер пошлют».
В диспансер Жанну, правда, не послали, но к невропатологу сходить пришлось. Тот, осмотрев ее, сокрушенно покачал головой, выписал небольшой вагончик таблеток, микстур и мазей и выдал больничный на десять дней — отдыхать.
Миша позвонил в среду днем.
— Привет, что с тобой?
Он старался, чтобы голос звучал по-деловому — как у озабоченного отсутствием на службе коллеги.
— Бюллетеню. Ты превзошел самого себя, и Галиного домашнего лечения уже недостаточно. Пришлось кинуться в объятия страховой медицины.
— А что с тобой конкретно?
«Вот пусть поскрипит мозгами до конца дня».
— А ты зайди, полюбуйся, если есть желание.
— А можно?
— Да нужно. Мне деньги на лекарства потребны.
— Да, извини, упустил. Приду обязательно. Жанна встретила Мишу густо вымазанная желто-коричневой мазью. Узелки потемнели и сконцентрировались на теле строго симметричными пятнами, что в совокупности выглядело очень эффектно.
Чемпион, узрев это, слегка остолбенел.
— Впечатляет? — поинтересовалась Жанна, изображая искреннее дружелюбие.
— Да, круто… А что это?
— На неровной почве автостоянки. Пройдет — как нервы на место встанут, так и лишаи засохнут. И я — сразу в отпуск, а потом в увольнение.
Пройти в комнату, или хотя бы на кухню, Жанна его не пригласила.
— А типа такого раньше случалось?
— Да, — легко ответила Жанна. — Когда мама умерла.
«Пусть знает, мерзавец, до чего меня довел. Эквивалентно».
Мише хотелось спросить еще о чем-то, но он не решался.
— Гонорар мне выдай, пожалуйста. Не надо надеяться, что я умру. Этот раз я точно переживу. А другого раза достать меня у тебя не будет, не надейся.
— О чем ты говоришь! — разозлился Миша и поспешно выложил на подзеркальник четыре сотенные бумажки.
Жанна взяла две, две отодвинула назад.
— Сто за час работы, сто штрафа за вопиющее хамство. Нам лишнего не надо.
Миша открыл рот, чтобы что-то сказать, но Жанна его прервала:
— Все — свободен, Дареев. Наше с тобой общение травматично для обоих, хотя и в разной степени…
Миша снова попытался вставить словечко.
— А то в дежурку ФСБ позвоню! — рявкнула Жанна. — Там нашу фамилию уважают.
Миша резко повернулся и вышел. Жанна поглядела ему вслед из окна кухни. Он шел пешком — видимо, «джип»-подранок тоже был на больничном. От этой мысли Жанне стало смешно, хотя вид опущенных Мишиных плеч забавным отнюдь не был.
«Да, приличным человеком быть выгоднее… Но это не его стиль. Ох, как же я в отпуск хочу… В отпуск! Только выздоровею, назад в каштанку покрашусь и полечу».
Две недели в Египте растянулись для Жанны так надолго, что она стала подозревать, что подцепила от кое-кого неверное восприятие времени. Все было прекрасно, и досаждали Жанне только редкостно прилипчивые арабы, которые, завидев «одинокую белую женщину», готовы были часами ходить за ней, бурча на ухо по-английски или по-французски: «Мадам, все, что угодно… три раза… пять раз…»
«Вот уж нашли чем удивить!» — думала Жанна, снисходительно улыбаясь и изображая дремучее филологическое невежество.
Не удержался от двусмысленных намеков даже сотрудник каирского музея, с которым Жанна завела высокопрофессиональную дискуссию по-английски.
«Секс курортный, арабоязычная версия, число инсталляций не ограничено».
В Москву она вернулась, обнаружив там жару ненамного ниже египетской, и сразу уехала к отцу на дачу. Мачеха продемонстрировала ей пятнадцать выживших и давших первые нежные листики розовых кустов.
