Карай лежал под письменным столом. Ему так хорошо спалось под стук пишущей машинки! Вот только хозяин бы не наступал ногой на ухо…
В обеденный перерыв Александр Петрович пошёл на почту звонить. Поговорив с женой о том, о сём, Александр Петрович спросил, как дела у Гектора.
— Аттестат получил, всё нормально, — сказала Татьяна Михайловна. — Просит сорок рублей на джинсы и хочет на неделю уехать к Благовещенскому на дачу заниматься. Знаешь, мне этот Благовещенский давно не нравится…
— Знаю. От него вином пахнет! — вспомнил Александр Петрович.
— Как ты думаешь, отпустить?
— Отпусти, — посоветовал Александр Петрович. — Всё равно он первую неделю после экзаменов заниматься не будет.
— А деньги дать?
— Дай. Только пусть он тебе джинсы покажет. А то я знаю эти покупки…
— Ладно, — вздохнула Татьяна Михайловна. — Ну а ты-то там как?
— Как всегда, — ответил Александр Петрович. — Знаешь, погода только плохая…
Помолчали.
— Тань, — сказал вдруг Александр Петрович. — А сына-то мы всё-таки вырастили…
Татьяна Михайловна всхлипнула и повесила трубку.
«Восемнадцать лет, — подумал Александр Петрович. — Мы ведь прожили восемнадцать лет… Таня, Таня… Гектор, Гектор…»
…Вечером, когда Александр Петрович вернулся с прогулки, у калитки его встретила почтальонша.
— Письмо вам, — сказала она. — Хотела в ящик бросить, а потом смотрю, вы идёте… Дай, думаю, в руки вручу… — Она протянула Александру Петровичу письмо. — Из Ленинграда…
— Большое спасибо, — поблагодарил Александр Петрович.
— Как вам тут живётся-то одному? — спросила почтальонша.
— Хорошо, хорошо живётся… — Александр Петрович смотрел на письмо, и руки у него чуть заметно дрожали.
— До свидания. — Почтальонша вздохнула, взвалила на плечо сумку и пошла по улице. Александр Петрович стоял у калитки и неловко вскрывал конверт. Карай сидел рядом и строго смотрел на удаляющуюся почтальоншу.
46
Костя Благовещенский не любил заниматься дома. Из комнаты в кухню как тень ходила полуслепая белая старуха, и Костя не мог слушать шарканье её ног, бормотание, смотреть, как неуклюже жарит она яичницу, а потом ест, и крошки хлеба остаются у неё на подбородке. Старуха из дома никуда не выходила. Продукты ей покупала мать. Раз в месяц старухе приносили пенсию.
По утрам Костя отправлялся либо на теннисные корты к отцу, либо в библиотеку Салтыкова-Щедрина, где хорошо и спокойно было сидеть за большим столом, смотреть, как бесшумно снуют по толстым коврам умные юноши и девушки с пирамидами книг, разговаривают все шёпотом, куда ни посмотри — шорох страниц и головы склонённые.
На кортах, впрочем, заниматься тоже было неплохо. Смуглый бог Аркадий Аркадьевич куда-то исчез, и с белокурой Линой играл теперь другой партнёр — молчаливый седой старик с каменным лицом. Играл старик резко и без изящества — на выигрыш. Казалось, совсем его не занимает прелестница Лина. Когда старик принимал подачу (а подавала Лина хорошо), он напоминал коршуна, готового спикировать на жертву. Так же безжалостно смотрел старик на Лину, а руки его, сухие, как когти, сжимали ракетку. После игры старик переодевался в красивый серый костюм, садился в машину и уезжал. А Лина оставалась грустная сидеть на скамейке. Один раз Косте показалось, что она плачет.
На следующий день Костя рискнул сыграть со стариком и, конечно же, проиграл.
— Вы, наверное, бывший чемпион мира? — спросил Костя.
— Знаешь, сколько мне лет? — засмеялся старик.
— Пятьдесят пять? — предположил Костя.
— Семьдесят шесть!
— Представляю, каким вы были в молодости, — сказал Костя.
— И в молодости, — повторил старик. — В молодости я спортом не занимался…
Солнце скрылось. Стало прохладно. Старик посмотрел на часы.
Костя поёжился. Он всегда неловко чувствовал себя в теннисных шортах и в светлой продувной рубашечке. К Лине, например, Костя боялся приближаться. Ему казалось, что ноги у него какие-то тонкие и белые, и живот как-то слишком выпирает. «Не эллинского я телосложения…» — с грустью думал Костя.
— Ты абитуриент? — спросил старик, кивая на разложенные на траве учебники.
— Да.
— А куда будешь поступать?
— На восточный факультет.
— На восточный? — обрадовался старик. — А как ты относишься к женщинам? Вернее, как они к тебе относятся?
— При чём здесь женщины?
— Когда выучишь санскрит, — улыбнулся старик, — ты прочитаешь в древних тибетских книгах, что науку избирают те, кого в молодости отвергает женщина…
— А вы знаете санскрит?
— Я знаю санскрит.
— Значит, вас в молодости отвергали женщины?
— Ты невнимательно меня слушал… Не женщины… Женщина!
— А как будет на санскрите женщина? — спросил Костя.
Старик поднял с песка прутик и нарисовал сложный знак-строку.
— Но знание древних языков и чужая мудрость счастья не приносят, — сказал старик. — Даже покоя не приносят.
— Вы говорите загадками.
— А что Аркадий Аркадьевич? — неожиданно спросил старик. — Загорать уехал?
— Вы его знаете?
Старик засмеялся.
— Лина — моя бывшая жена, — сказал он. — И моя бывшая студентка. Я женился на ней, когда мне было семьдесят… Самый жениховский возраст! Аркадий Аркадьевич тоже был когда-то моим студентом. Даже моим учеником… Лина ушла от меня к нему, а теперь вот хочет вернуться… Но я её не беру! И мы играем в теннис… — Старик улыбнулся. — Счастливый человек подобен пустому сосуду. Ему нечего сказать людям, кроме того, что он счастлив. Это пословица. И утешение. Будешь ещё играть?
Озадаченный Костя проиграл старику два раза подряд и решил, что теннис не для него. «Моё место — библиотека!» — решил Костя и стал одеваться.
— Ты молодец! — сказал старик. — Не спрашиваешь, где я преподаю, и не просишь, чтобы я тебе помог.
— Зачем мне помогать? Я сам, наверное, поступлю.
— А сейчас куда пойдёшь?
— Звонить ей…
— Ступай…
— Мне почему-то кажется, что это неправильная пословица: счастливый человек подобен пустому сосуду… Наоборот!
— Возможно, — согласился старик. — Но всё же, на мой взгляд, основной двигатель литературы, искусства, любого прогресса — несчастные люди! Разве от хорошей жизни, от полноты счастья, от любви едут, скажем, на Северный полюс? Знаешь, какой в Арктике ветер? Как руки коченеют… Как собаки на снег умирать ложатся? Чтобы примус разжечь, надо руки отогреть… А пальцы не шевелятся… А знаешь, как руки отогреваются? Надо собаке брюхо вспороть и сунуть туда руки… Подходишь к ней с ножом, а она на тебя смотрит… Она же твои нарты тащила… А потом собаку эту и съедаешь… Давай ещё сыграем?
