все это объяснишь?
Шайкин резко умолк, словно споткнувшись. Возразить-то было нечего.
– То-то же… – укоризненно протянул Перегудов после паузы. – Давай-ка лучше дальше думать над тем, как реально объяснить случившееся. У тебя есть какие-либо деловые предложения?
Анекдот долго молчал, прежде чем ответить «нет». И, посопев в трубку, в свою очередь спросил о том, что думает Антон. Услышав, что тот тоже находится в неведении, даже обрадовался. И снова сыпанул афоризмом:
– Ничто не дается так дешево, как хочется. За одним зайцем погонишься – двух не поймаешь.
В конце концов они решили собрать тех из ребят, которых хорошо знали, и посоветоваться. Таких, правда, у них осталось не так уж много. Как сказал неизменный в своих афоризмах Анекдот: «Друзья приходят и уходят, а враги накапливаются». Но все-таки, ум – хорошо, а два и более – лучше.
Попрощавшись с Шайкиным и положив трубку, Антон неожиданно почувствовал облегчение. Что бы там ни говорили, а любую неприятность легче переживать не одному, а делясь с друзьями. Тем более, если они мыслят примерно так же, как ты. И вообще, сообща можно найти хоть какое-то решение.
Быстро собравшись, Перегудов торопливо покинул квартиру. Он спешил в Центральный дом литераторов: надо было подымать народ. Единомышленники все-таки у них с Мишкой есть. И если объединить всех, направить, результат должен быть!
Глава 9
Все последние дни Панарин не находил себе места. Напрасно жена, уже знавшая о случившейся беде, успокаивала его: все, мол, в конце концов образуется. Не может того быть, чтобы истина не восторжествовала. Ты просто не знал, что официально эти ордена почему-то другим принадлежат. Тебе же их сам Андрей Иванович Еременко вручал!
Дуся прошла с ним вместе не только весь творческий путь, а и значительную часть фронтового. Она было военной медсестрой – прибыла в их полк в сорок четвертом пухлощекой и полногрудой девчушкой. На ее счету было немало спасенных жизней. Она выносила раненых с поля боя. Там же, в условиях тяжкого окопного быта, и началась их любовь, которую оба сохранили на всю жизнь.
– Да, но у Еременко-то теперь уже не спросишь, как такое могло случиться, – возразил Иван. – Он похоронен еще в семидесятом году. А кто еще может это недоразумение разъяснить?
– И все равно правда восторжествует! – упрямо проговорила Дуся.
Панарин посмотрел на жену с сожалением. Ему, конечно, нравилась ее уверенность в муже. Но сам-то Иван отлично понимал всю трагичность своего положения. На то, чтобы доказать свою правоту, ему может и жизни не хватить. Все-таки семьдесят с гаком уже стукнуло…
Тем более, что для того, чтобы реально объяснить случившееся, у него нет никаких более или менее веских аргументов. Мало ли что он сам утверждает! Тут подай документы, хоть какие-то свидетельства людей. А где он их возьмет? Так он и сказал на вчерашнем писательском собрании. Все присутствующие, за редким исключением, верили его словам. Но их к делу не пришьешь…
Поверившие в клевету быстро найдутся – у кого не бывает своих «вражин»? Все-таки Панарин много лет был секретарем партийной организации прозаиков. Они разбирали не одно неприятное дело, связанное и с пьянством, и с прочими грешками человеческими. Так что недовольных им за эти годы набралось немало. Многие потом, правда, осознавали свою неправоту и приходили с повинной. Но некоторые так и остались «вражинами», готовыми по любому поводу обхаять его, «обидчика». Один из таких – публицист Константин Костин. Он аж обрадовался тому, что пропечатали про Панарина, и во время перерыва собрания бурно поносил «носителя чужих наград». Выступить по этому поводу с трибуны, правда, не решился. Но Ивану все равно было тошно от кляузных поношений коллеги по Союзу, пусть и высказанных втихаря. Он-то не мог их решительно опровергнуть…
Правда, после собрания Костина зажал в углу Шайкин:
– Что же ты, сука, лаешь на фронтовика? – рычал он. – Рога обломаем! Не можешь забыть свой блуд, за который тебя тогда взгрели на партбюро?
Мишка говорил, как всегда, громко и зло. Панарин все слышал. Но это не снимало боли в душе. Другие же горлохваты тоже могли вторить Костину. Как их остановишь?..
Собрание так и не решило, что делать в реальности. Высказалось в защиту Панарина, но какого-то ощутимого выхода из создавшегося положения не предложило. Так – общие фразы… Все только и говорили, что кто-то, где-то, когда-то напутал. А что ещё в такой ситуации скажешь?
Они с Евдокией сидели за завтраком и конечно же обсуждали происшедшее, когда случилось еще одна неприятность. Резко, будто оповещая о ней, зазвонил телефон. Иван снял трубку. Сердце засбоило, словно что-то предчувствуя. И не зря.
– Говорит райвоенком полковник Иванов, – прохрипел явно простуженный голос. – Иван Викторович?.. Вы-то как раз мне и нужны. Понимаете… Дело такое… Мне уже позвонили сверху. Вы, разумеется, знаете о публикации в газете «Новости»? Так вот… Мы проверили. Факты правильные. Вы уж извините, Иван Викторович, но вам придется принести и сдать нам два указанных в статье ордена. Когда вы сможете это сделать? Желательно поскорее.
Ивану не оставалось ничего сделать, как сказать, что он прибудет в районный военкомат сегодня же и принесет то, что требуется…
Он растерянно положил трубку. Ну, вот и официальная реакция!.. Словами же ничего не докажешь. Как же теперь быть?
По его побледневшему, сразу осунувшемуся лицу Дуся поняла: произошло что-то из ряда вон выходящее. Она бросилась к мужу, подхватила под руку, боясь, что тот упадет.
– Что случилось?
Помедлив, Иван глухо сообщил ей о звонке военкома.
– Как же так – сразу? Разобрались бы!
– А чего разбираться? И так ясно. Документы об этом свидетельствуют, – угрюмо пробурчал Иван.
– Но не может же этого быть!
Панарину стало совсем плохо. Закололо сердце. В ногах появилась слабость. Он медленно опустился на стул и подумал с отчаянием: «Как же с таким позором жить дальше?» Ответа на этот вопрос не было…
– Надо собираться, мать, – тихо сказал он жене.
– И я с тобой пойду. Не дай бог что случится! Здоровье-то у тебя последнее время не блещет.
– Не стоит…
Однако Евдокия и слушать ничего не захотела. Она быстро оделась. Достала из гардероба и помогла мужу натянуть парадный костюм с многочисленными наградами на груди. «В военкомат все-таки идешь, – сказала. – Пусть там полюбуются на твой иконостас».
Два ордена, которые предстояло сдать, Панарин снял. Но и без них на груди оставалось еще немало высоких знаков отличия. Одних орденов – пять, ну а уж боевых и трудовых медалей – не счесть, да еще лауреатские знаки, которыми были
