я впервые почувствовал себя взаправдашним ученым, каких раньше видел лишь в кино. Серия попыток выяснить, кто рекомендовал меня «Патрону», не увенчались успехом. Куратор Тихон лишь премило улыбался и повторял: «Мы беспрестанно ищем таланты. Считай, что тебе повезло».
Пространный ответ не удовлетворял любопытства, но этого хватало, чтобы трудиться дальше. Казалось бы, спешить некуда – экспериментируй да набивай руку, но скоро довелось понять: мои наработки – не очередная перспективная теория, а один из немногих реальных способов противостоять беде. Все это время шла подготовка, превентивный поиск решения будущей проблемы (гуманитарной катастрофы, если быть точным). То, с чем мы столкнулись восемь месяцев спустя, мистически напоминало последствия 1816-го – того самого года, когда не пришло лето.
Можно долго спорить о причинах нагрянувшего кризиса, но какой в этом смысл, если по Земле шагает голодный мор, а правительства крупнейших стран беспомощно разводят руками? В неком изощренном смысле теперь это кажется забавным. Столкнуться с недостатком продовольствия в XXI веке… Перед глазами тут же всплывают картинки бульдозеров, что давят испанские помидоры и дорогущие сыры из Франции. Хотя, черт с ними, с бульдозерами! Не счесть, сколько раз я лично оставлял блюдо нетронутым, согласившись на полную тарелку из вежливости где-нибудь в гостях. В этом смысле каждому есть в чем покаяться.
Возможность питаться регулярно стала нормой. Мы перестали бояться голода и даже научились над ним шутить! Подумать только, у сыновей блокадников в лексиконе то и дело проскальзывали фразочки вроде «бухенвальдский крепыш» и «голодающий с Поволжья»! Но куда подевались все юмористы, когда полки в магазинах опустели? Как верно подметила Регина Спектор: «No one laughs at God in a hospital. No one laughs at God in a war. No one’s laughing at God when they’re starving or freezing or so very poor». Всем внезапно стало не до смеха. Жуткое осознание того, что голод вернулся, накрыло континенты. В день, когда слухи подтвердили на официальном уровне, я с ужасом вспомнил детство, а еще – вновь задумался о Боге. Если его действительно нет, кто побудил желание бороться с угрозой, о которой я еще не знал?
– Всеволод, нужно ускориться! У нас почти не осталось времени, – однажды произнес мой патроновский куратор.
– Вы были в курсе, так? Вот почему заинтересовались мной! Но почему сразу не выложили карты на стол? – вслух возмущался я.
– Иначе ты бы не сумел расслабиться и творить. Ни к чему было сознательно крепить дамоклов меч над твоей светлой головой.
«И вправду, – подумал я тогда. – Играючи можно справиться с чем угодно. Даже с наступившим концом света».
– На каком этапе проект? Мы готовы к внедрению технологии?
– Нет, пазл еще не собран. Слишком много неизвестных в уравнении, нельзя так рисковать! Даст бог, к зиме разберусь окончательно. – Я держал оборону, хоть и понимал: на все про все у нас, дай бог, месяц…
Тихон не возразил, лишь кивнул понимающе и прошептал:
– Тогда, господин Осокин, вернемся к разговору о телохранителе.
– Вот еще! – усмехнулся я. – Не нужна мне охрана! Кого, черт возьми, я должен бояться?
Очаровательная наивность. Обескураживающая простота. Теперь же, сидя запертым в тесном подвале без окон и туалета, я кажусь себе выдающимся глупцом! И на кой было упираться? Окажись я капельку дальновиднее – не пришлось бы плакаться дневнику и сходить с ума потихоньку…
* * *
Тяжелая железная дверь зарычала и распахнулась. В бункер, где насильно держали Севу, вошел коренастый черноглазый мужчина. Молча подтащив стул, он уселся напротив пленника и украдкой взглянул на его записи.
– Ну что, надеюсь, там формула с расшифровкой, как мы просили? – бодро начал похититель.
– Мой ответ – по-прежнему «нет». Всего лишь краткое изложение моей истории, ничего больше. Писал от скуки, а над вашей просьбой даже не задумался, – издевательски пожал плечами Осокин.
– Знаешь, с тобой тут цацкаются лишь из уважения. Но я и мои коллеги умеем по-другому. Поверь, новый стиль общения тебе не понравится. – Здоровяк демонстративно хрустнул пальцами.
– Послушайте, мы же не в фильме «Заложница»! Что, к слову, жаль – замечательное кино! Лиам Нисон просто красавчик, вам так не кажется?
– Хватит зубы заговаривать, кретин! – Незнакомец шарахнул кулаком по столу. – Лучше напиши чертову формулу, и, даю слово, тебя не обидят! Пересидишь смуту, а после – уйдешь. А заартачишься – уф, туго тебе придется!
– Можете сломать мне каждый палец по очереди, но формулы не дождетесь, это моя принципиальная позиция. Слишком много работы проделано, слишком грандиозным вышел результат. Жизнь одного человека – ничто в сравнении с данным открытием, и плевать, если эта жизнь – моя… – Сева скучающе опустил подбородок на подставку из рук.
– Но почему? Откуда эта принципиальность? Если дело в деньгах, только скажи, мы утроим любой из твоих гонораров.
– Через пару месяцев банкнотами только подтереться останется. Хотя… давайте я еще подумаю? Желательно в тишине и одиночестве. – Узник демонстративно уронил голову на стол.
– Как скажешь, – холодно бросил тюремщик, поднявшись.
– Кстати, ужин сегодня будет? Завтрак с обедом мы как-то пропустили…
– Ты же подумать хотел? Так думай! На голодный желудок это всегда проще, – злорадно бросил мужчина и рывком закрыл за собой дверь.
В очередной раз Сева погрузился в безмолвие. Вернее, в какофонию из тревожных мыслей, рассуждений и споров с самим собой. Внешне невозмутимый парень внутри гудел от напряжения. Отчасти потому, что знал: скоро терпение людей, взявших его в плен, иссякнет, они пустятся во все тяжкие. Хватит ли Севе мужества противостоять им? Должен ли он вообще идти на такие жертвы? У шахматной партии, в которую вовлекли ученого, не осталось выигрышных ходов. Это и был тот самый цугцванг, в котором чем дальше – тем сложнее.
Урчание пустого желудка напомнило о том, что финальный выбор может оказаться на редкость сложным. Ведь как ни крути, даже самый упрямый на свете человек – раб своего тела, а значит, всегда подчиняется его приказам. Или умирает.
* * *
Как долго может обходиться без еды отдельно взятый человек? А миллионы людей? Рассуждать об этом – все равно что воображать марафон. Раньше или позже, на последнем дыхании или относительно бодрым, с улыбкой облегчения или гримасой страдания, каждый придет к финишу (если, конечно, не сойдет с дистанции досрочно). Это гонка, в которой нет победителей, а те, кому удастся протянуть подольше, лишь приумножат мучения. Будут умирать как все, просто чуть медленнее.
Лежа на узкой кушетке и глядя в потолок, Сева думал лишь об одном: ему не хватило дня, жалких двадцати четырех часов, чтобы сдать проект и, возможно, тем самым остановить катастрофу. Нелепое и досадное обстоятельство. А может, провидение? Что, если Осокин, сам того не ведая, ступил на запретную территорию и вмешался в промысел Божий? Вдруг все это изначально было
