Прибывшим приказали спешиться и повели в шатер ата-бека — роскошный пурпурный павильон, украшенный серебристыми тесемками и кисточками. Этот павильон и близлежащие шатры были отгорожены от остального лагеря частоколом с двойными воротами, охранявшимися прекрасно экипированными воинами в сверкающих доспехах. На древках, воткнутых в землю, реяли штандарты и знамена атабека Хебоги. Элеонора заметила, что рядом конюхи не спеша прогуливали крепких лоснящихся лошадей, явно держа их наготове. Положив письменные дощечки себе на колени, под навесами сидели писцы. У входа в один из ярко-красных шатров стояла группа прекрасных девушек с распущенными черными волосами длиной почти до пояса, в прозрачных накидках на золотисто-смуглых телах. Из шатра слышались звуки музыки и смех. Увидев это, Элеонора приободрилась. Значит, Хебога явно не собирался наступать. Он, очевидно, чувствовал себя уверенно, считая, что предстоящая битва уже выиграна.
Телохранители Хебоги забрали у Теодора его оружие. Их всех обыскали, а потом, приставив с каждой стороны по воину, провели в прохладный павильон, воздух в котором был пропитан благовониями. На куче подушек сидел Хебога. Это был молодой человек с властным и высокомерным выражением лица, маленькими черными глазками и крючковатым носом над тонкими губами. На нем был белый тюрбан и свободная вышитая мантия. Казалось, что его больше интересует стоявшая перед ним лакированная шахматная доска с украшенными бриллиантами фигурками из слоновой кости. Он что-то недовольно сказал своему сопернику, седобородому старику, а потом повернулся и посмотрел на посетителей, которых заставили встать на колени на входе в шатер. По обе стороны от Хебоги сидели его эмиры. При слабом освещении Элеонора могла видеть лишь их смуглые лица и цветные тюрбаны, поблескивавшие золотыми и серебряными нитями.
Сначала Хебога повел себя откровенно враждебно. Оттолкнув в сторону шахматную доску, он присел на корточки и, опершись руками о пол, начал допрашивать Теодора. Элеонора усилием воли успокоила себя. Хебога был зол и высокомерен, а Теодор был очень умен. Он сказал Хебоге именно то, что тот хотел услышать: что граф Раймунд болен, что предводители франков перегрызлись между собой, что у них почти не осталось лошадей, что крестоносцы голодают и поэтому ослабели, что они отчаянно хотят вернуться домой и находятся на грани бунта. По словам Теодора, на рассвете следующего дня они намеревались покинуть Антиохию через Мостовые ворота и выступить на север. Вступать в бой крестоносцы не собирались; наоборот — они желали вступить в переговоры, чтобы их пропустили на территорию Византии. И теперь от одного Хебоги зависит, торжественно завершил свою речь Теодор, дарует ли он им жизнь или уничтожит. Атабек не скрывал своей радости по поводу услышанного. Он с энтузиазмом кивал головой, а потом повернулся к своим помощникам — мол, что я вам говорил! Вот и перебежчик подтверждает мои предположения! Они не должны выступать. Пусть их войска, осаждающие Антиохию, изматывают армию крестоносцев своими наскоками. Основные силы турок должны стоять на месте и выжидать, пока не настанет время захлопнуть ловушку. Раздались несогласные выкрики, однако Хебога проигнорировал их. Справа от Элеоноры проскользнула чья-то тень. Один из турок наклонился вперед, засвидетельствовал свое почтение Хебоге и прошептал ему какой-то совет. У Элеоноры перехватило дыхание. Бальдур! Тот самый красавец командир, который совратил Асмаю и стал причиной падения Антиохии. Теодор и Симеон тоже узнали его, но не подали виду. Бальдур, какими бы ни были его тайные мысли, явно хотел скрыть свою трагическую роль в сдаче башен врагу. Он не мог выразить свои подозрения, не рискуя при этом оказаться объектом серьезных обвинений. Совращение жены боевого товарища эти благочестивые мусульмане сочли бы отвратительным и гнусным актом, впрочем, как и предводители «Армии Господа». Антиохия пала из-за его похоти, а это однозначно влекло за собой смертную казнь.
Позже Симеон шепотом сообщил, что Бальдур, вместо того чтобы открыто разоблачить Теодора, настоял на том, чтобы Хебога испросил у грека подтверждения правдивости его слов. Как позже узнала Элеонора, Теодор находчиво извернулся. Он показал на Элеонору и объяснил, что она — его жена. Потом он поведал об их дезертирстве из «Армии Господа». О том, как их принял Яги-Сиан и вверил в попечение Фируза, который оказался предателем. Грек рассказал также о том, как Фируз предал защитников города за жалкие подачки и как он, охваченный гневом, лично убил и Фируза, и его брата. В подтверждение своих слов он подтолкнул вперед два кожаных мешка, которые поставил перед ним слуга. И две отрезанные головы были продемонстрированы Хебоге под шепот одобрения собравшихся, после чего немедленно последовали проклятия в адрес гнусных предателей. В этот момент Хебога хлопнул в ладоши. Принесли охлажденный шербет и печенье, которыми угостили пришельцев, и теперь их стали звать гостями. Теодор, Симеон и Элеонора немного успокоились и расслабились. Подали еду и питье: значит, их приняли.
Растроганный Теодор стал сентиментальным. Он рассказал, как перерезал одну из кожаных лестниц, спущенных Фирузом (об этой подробности туркам было известно), а потом поведал о том, как они прятались в Антиохии в густом парке возле Козьих ворот, стараясь раздобыть еду и лошадей. Потом они смешались с франками и узнали об их планах, но их разоблачили. Подозрения усилились настолько, что у них не осталось иного выхода, кроме побега. Теодор не пытался изобразить из себя новообращенного в ислам или человека, желающего служить Хебоге. Вместо этого грек объяснил, что он — обычный наемник, который понял, что франкам конец, и поэтому решил убежать. В конце концов Хебога понимающе кивнул, хлопнул в ладоши и посмотрел на своих помощников. Решение было принято. Пусть франки выходят из Антиохии. Их будут изматывать своими действиями передовые отряды, а потом основные силы армии атакуют и сокрушат их. Теодору, Элеоноре и Симеону позволили уйти. Им предоставили небольшой шатер в пределах частокола халифа, они расположились и стали ждать дальнейшего развития событий. Элеонора прилегла и провела напряженные день и ночь то засыпая, то просыпаясь, разбуженная звуками, долетавшими из лагеря; и только немногим позже она узнала, что произошло.
Боэмунд вышел из Антиохии, как и предполагалось, однако чего Хебога не знал, так это его намерения драться не на жизнь, а на смерть. Переговоры и капитуляция считались теперь богохульством. «Армия Господа» хлынула через Мостовые ворота. Предварительно всех лошадей собрали вместе и накормили всем тем, что только смогли найти. Гуго Парижский со своим отрядом бросился вперед, готовый смести любые преграды на своем пути. Его лучники подвергли турок интенсивному обстрелу, и те бежали, опешив от столь дерзкого и мощного удара. За Гуго Парижским последовали нормандские франки, ведомые двумя Робертами — Фландрским и Нормандским. Потом в бой вступил Готфрид Бульонский со своими германцами. Адемар из Ле-Пюи вел провансальцев. Рядом с воинственным епископом его помощник вез божественную реликвию — священное копье, которое, как заявил епископ, принесет крестоносцам полную победу. За ними громыхал пятый эскадрон под кроваво-красными знаменами Боэмунда. Пока что его план воплощался безупречно. «Армия Господа» быстро образовала полукруг примерно в милю шириной, один фланг которого упирался в подножие холма, а другой — в реку Оронт. Турецкие силы, непосредственно участвовавшие в осаде, двинулись вперед, чтобы помешать франкам. Навстречу им выщел Райнгард Тульский со своими французскими и германскими рыцарями. Но вышел он отнюдь не обороняться: крестоносцы атаковали турок, словно стая хищных изголодавшихся волков.
