тишина; только река булькала и шипела. Маленький катер, сослуживший им такую верную службу, и порядком помятый в борьбе с течением, был вытащен на берег, возле моста. Трэйль стоял возле него на земле, но Эйлин все еще не отходила от своей машины.
— Ужасно не хочется бросать лодки, — выговорила она после долгого молчания.
— Мы можем съездить за ней потом, когда вода спадет.
— Мы хорошо поработали, мы все трое.
— Да, все трое.
— Очень занятно было! — вздохнула Эйлин.
Трэйль не ответил. Он ушел мыслью в прошлое. Ему вспомнилась улица в Мельбурне, декабрьский вечер, огни в витринах и разряженная маленькая брюнетка, потешавшаяся над ним на жаргоне кокоток — допытываясь, почему он такой хмурый. — «Мы не на похороны идем», говорила она. — Но потом ему казалось, что в нем что-то умерло и было погребено в эту ночь. Он увидел себя самого опьяненным страстью, и ему стало противно. Увидел призрак демона, который мог взять верх над ним, и стал бороться с ним, и победил; он думал/ что в ту ночь в Мельбурне, десять лет тому назад, он навсегда убил в себе плотскую похоть, и она уже не воскреснет. И, действительно, даже после чумы, когда в его распоряжении была целая уйма женщин, она не просыпалась. Ему не нужно было даже бороться с искушением — искушения не было, — значит враг убит и погребен. Один лишь раз, в тот теплый сентябрьский вечер, ему вдруг безумно захотелось схватить на руки нагую девушку, вышедшую из реки, и убежать с ней в лес. Но желание это пришло и ушло; он победил его в себе, и во всяком случае, это вовсе не было похоже на ту грязь, в которую он окунулся в Мельбурне.
И теперь, когда он стоял возле Ричмондского моста и смотрел на небосвод, постепенно темневший, чувство, которое владело им, ни мало не походило на бешеный приступ страсти, тогда, в Мельбурне, вспыхнувшей и умершей. Он не умел проанализировать своего чувства к этой мужественной ясноглазой девушке-товарищу, которая в течение четырех дней делила с ним опасности без единой тени страха. Она не делала ему авансов; они были просто друзья; с ним был как будто просто чистенький, здоровый мальчик. И вдруг, перед ним встал ужасное видение, холм, разделявший Марлоу от Вайкомба, и одинокая маленькая фигурка, крадучись, взбирающаяся на него. Он вонзил ногти в ладони, чтоб не вскрикнуть, и все-таки вскрикнул.
— Что с вами? — повернулась к нему Эйлин. — Что-нибудь забыли?
Он прыгнул в лодку и сел рядом с ней.
— Я хочу знать — мне нужно знать…
Она посмотрела на него и улыбнулась.
— Ничего, старина. Выкладывайте, что там у вас.
— Помните, я вам раз сказал, что испугался вас. Мне надо знать — испытывали вы это когда-нибудь сами — было вам когда-нибудь страшно самой себя — или меня?
— Я не могу бояться вас, — ответила она, глядя в надвигающиеся сумерки, — и себя я ни разу еще не боялась — пока. И не думаю…
— Вы бы не испугались, если б я схватил вас на руки и с торжествующим криком убежал в лес? — почти гневно допытывался он.
Она посмотрела ему прямо в глаза. — Голубчик мой, я бы обрадовалась. Я так рада, что вы, наконец, поняли. Это одно мешало нам быть настоящими друзьями. Мне так хотелось быть с вами вполне — вполне искренней. Эти глупые недомолвки так ужасно портят жизнь. А теперь мы можем быть славными, веселыми друзьями, которые понимают друг друга — так ведь? И мы всегда будем такими друзьями, вполне искренними и откровенными друг с другом — как это будет чудесно!
С глубоким вздохом облегчения, он обнял ее, привлек к себе и прижался щекой к ее щеке. — Какой же я был осел! А я-то думал, что в любви есть что-то грязное. Все равно, как дженкинитки. Сам горел желанием и сам грязнил его своей подозрительностью. Как те, которые прикрывают статуи. Но я ведь, не знал — потому что не встречал до сих пор женщины такой, как вы. Все женщины, которых я знал, были хитрые и скрытные. И грязнили в моих глазах любовь, делая вид, что в ней есть что-то грязное, что ее надо прятать. О, конечно, мы будем друзьями, малютка Эйлин — чудесными друзьями!
— Какая это милая лодка, правда?… Да не тискайте же меня так, голубчик — вы меня раздавите.
— Слушайте, как вы думаете, можно тут будет где-нибудь достать мыла? Вы только посмотрите на мои руки. Разве можно дружить с человеком, у которого такие руки?…
— Знаешь, о чем я думаю, — говорила на другое утро Эйлин. За ночь подморозило, и они могли надеяться без труда добраться на велосипедах до Марлоу.
— Ну? О чем? — Трэйль озабоченно разглядывал выпустившие воздух шины двух велосипедов, выбранных им в магазине на главной улице города.
— Никогда бы мы не поняли так хорошо друг друга, если б не работали вместе, над одним и тем же делом.
— Ну, разумеется, нет! — воскликнул Трэйль таким тоном, как будто это была непреложная истина, очевидная для всякого мало-мальски разумного человека.
* * *
Третий фактор, способствовавший их полному пониманию друг друга, выяснился для них только, когда они уже стали спускаться с холма.
— Не хочется мне возвращаться, — сказала Эйлин. — Давай сделаем передышку. Надо поговорить Мы, ведь, еще не думали о том, что мы будем делать дальше.
— Ну что ж, остановимся, — Джаспер соскочил с велосипеда. — Что мы будем делать? Объявимся и конец. Дженкинитки, ведь, ушли.
— Это не конец; это только начало, — возразила Эйлин. — Как же ты не видишь, что мы даже объяснить им не сумеем.
— И не станем объяснять.
— А ведь надо. А они не поймут, никто из них — ни даже Эльзи. Здесь мы, ведь, уже не свободны. — В Марлоу мы не одни.
Трэйль нахмурился. — Да, я понимаю. Это общественное мнение заставляет нас прятать любовь, как что-то постыдное. Пока мы были одни, вдали от всяких подозрений, у нас сомнений не было. А теперь надо объяснять, а объяснить мы не можем, и против воли вынуждены спрашивать
