что я в аду. Тело ломало от боли, в ушах продолжало гудеть, а от голода и побоев по животу в трюме во рту пересохло и отдавало металлическим привкусом.
Руки были крепко связаны сзади. Меня подхватили с двух сторон, потащили к берегу, не церемонясь.
-Стенд ап!- то и дело доносилось на ломанном английском вместе с подзатыльниками, а ведь я даже шевелиться не мог, настолько все ныло. Трепыхался, как кукла, на руках у моих конвоиров.
Когда мокрые ноги с прилипшими к ним штанами коснулись твердой, бетонной поверхности, сразу понял, что мы «добрались».
Но освобождать или развязывать меня никто не спешил. Когда голоса за спиной стихли, я сразу понял, что попросту был брошен в каком-то бетонном строении.
Начал гуськом пятиться назад. Нужно было найти какую-то опору- стену или преграду. Так всегда легче. Есть, на что опереться, закрыться от сквозняка или от зноя. Не знаю, сколько мне понадобилось. Преодолевая боль, я все-таки почувствовал, наконец, твердость позади, оперся на стену. Правда, облегчения это мне не принесло. Стена была горячей, как и сам пол. В этой преисподней температуры зашкаливали. Жажда была нестерпимой. Чтобы хоть как-то остановить обезвоживание, старался меньше глотать слюну и думать о Родине, думать о любимой, думать о своем ребенке. Я выживу. Ради них выживу. Во что бы то ни стало, выживу. Просто потому, что не имею права вот так, подло и нечестно по отношению к ним, пропасть без вести. Они заслужили того, чтобы знать мою судьбу. Мой ребенок заслуживает носить мою фамилию. Аврора заслуживает того, чтобы быть моей законной женой, а не матерью-одиночкой. Только ради этого я землю буду жрать под ногами, но выберусь отсюда.
Я старался включить внутренние часы, чтобы хоть как-то поддерживать связь с реальностью, не раствориться в пространстве, не потеряться. Выходило с трудом, но я старался. Где-то поодаль слышались человеческие крики, словно бы кто-то занимался погрузкой или еще какими-то физическими работами: кто-то кем-то помыкал, кто-то огрызался в ответ, кто-то отдавал коллективные команды. По стрекоту насекомых и пению птиц можно было понять, что время суток меняется. Когда голоса все-таки стихли, я догадался, что дело близится в позднему вечеру, изнурительный рабочий день завершен.
Тяжелый сон наступал болезненными волнами, то и дело вырывая меня клешнями напряжения из морока забвения. Я был натянут, как струна- и физически, и морально. В любой момент ожидал подвоха и опасности. В сущности, подвох и опасность были вокруг меня, ими был пропитан сам воздух, здесь и ждать было нечего.
А потом, когда на заднем плане цикады начали громко исполнять свои брачные трели, я услышал шаги, которые с каждой секундой становились все громче и громче. Прошло пару минут- и я почувствовал, как с лица сорвали повязку. Проморгался.
-Хеллоу, май френд (англ.- здравствуй, мой друг), как поживаешь? Пришло время пообщаться.
Мужчина передо мной был статным, ростом и комплекцией почти как я, не таким, как те, кто «общался» со мной на корабле. И в то же время, в его яйцеобразной голове, коже цвета пепла и желтовато-красных белках глаз невозможно было не признать черты истинного сомалийца. Военный камуфляж и массивная обувь в такую дикую жару, палящую даже ночью- а сейчас была явно ночь- и как только он выдерживал?
-Ну, здравствуй, русский солдат,- сказал он мне на хорошем русском, чем сразу вызвал мое удивление и интерес,- добро пожаловать на землю проклятых…
Глава 41
Глава 41
- Как зовут?- он садится напротив меня. Вижу, как двигает с неприятным скрипом, не отрывая от пола, стул, притаившийся в темном дальнем углу недостроя с небрежно, словно наскоро собранными из самана (прим.- кирпича из соломы и глины) стенами.
Смотрит на меня, улыбаясь хитрыми, проницательными глазами. Именно глазами. Губы его в улыбку не растягивались. Напротив, его рот был все время занят каким-то жеванием, словно бы у него там была не жвачка, а смола какая-то. Потому что челюсти двигались, как поршни. Словно это не человек передо мной, а верблюд.
-Роман,- отвечаю я, стараясь выдержать зрительную дуэль, хоть в полутумане от боли и голода.
-Роман.-произносит на растяг,- красивое имя. Такое, аристократичное. Имя белых людей. Тех, кто считает, что выше всех нас,- он провоцирует меня, причем сразу, нахрапом.
Я меняю положение тела, убедившись, что его пистолет на меня не наведен и он не застрелит меня при первом движении. Это дается мне очень непросто. По затекшим ногам начинает бежать кровь. От чувства болезненного облегчения хочется скулить.
- Это ты сказал, не я. Аристократов у нас давно нет, вывелись еще век назад. Ты знаешь наверняка, раз на русском говоришь. И свысока мы на людей смотрим лишь тогда, когда они этого заслуживают.
Снова изучающий взгляд.
-И то верно. У вас добрых людей много. И мужчин много. Уважаю.- Тут же сплевывает что-то на землю. Гадко это выглядит, я неловко отворачиваюсь,- И что мне делать с тобой, Роман? Убить тебя? Ты же офицер. За таких выкуп не дают. Зачем мне тебя держать, еду переводить?
-Твое право,- отвечаю я, понимая, что он так и так всё для себя уже решил. Еще до того, как пришел сюда. И он прав. Был бы я капитаном какого-то коммерческого судна, танкера, например, надежда на то, что меня откупят, существовала бы. Но я военный. Российский военный. Не может великая держава прогнуться под кучку воров и бандитов и отбашлить им миллионы. Это неправильно. – Только ты знай, что я не со злом к тебе пришел. Я делал свою работу, исполнял свой долг. Теперь я у тебя в плену. Решать тебе, что дальше.
- Долг, говоришь? Кичиться тем, что мужчина передо мной, офицер Роман? У меня честь нет, думаешь? -опять провокация. Даже на повышенных тонах, но я держусь. Бессмысленно сейчас суетиться и метаться. Я предельно честен и открыт перед ним.
-Я ничего не думаю. Я даже имени твоего не знаю и говорю с тобой только лишь пять минут. Думаю, что дело твое не очень
