прошелестел царь Иван Приморский.
— Женщина, ответить!
— Не ходил, — ответила Марья.
— Человек взять яблоки. Человек открыть яблоки. Человек в доспех — люди глупая, думают, это Кощей. Я умный. Я жду, будет мёртвый человек в чаровной доспех. Я приду забрать.
— Почему сразу не забрать? — спросила Марья. — Пора уже с этим заканчивать!
— Человек не стоит моих сил. Лучше вкусно много поесть.
— Ваше синее величие, — издевательски сказала Марья, — а как ты доспех откроешь?
— Ты возьмёшь другую ведьму, она скажет.
— Я в Междумирье-Межречье больше не потащусь, — закричала Марья. — Там все сёстры собрались, они мне что, просто так позволят Любаву забрать? Размечтался!
— Тогда человек возьму живой! — с лёгким раздражением в голосе сказало чудище. — Он скажет.
— Так и бери! Пока живой!
— Я сказать пламя, никто не трогает глупый человек, — рявкнул Синемордый. — Женщина, ты небольшой пользы теперь. Душу твою — ам!
Синемордый булькающе рассмеялся и, судя по грохоту, вернулся за стол.
— Не посмеешь! — крикнула Марья. — Договор дороже ссор!
— Марья, умоляю, уймись, — простонал царь Приморский. — Это плохо кончится…
— Женщина, показывай живую картину. Я буду есть и смотреть.
Любава снова заглянула в скважину. Марья отошла к погасшей жаровне, достала уголёк и прочертила на полу линию. Та выросла ввысь чёрным полотном, загородив от Любавы царя.
* * *
— Значит, всё равно Кощей виноват, — сказал знаменосец, выслушав рассказ Никиты.
— Почему? — удивился тот.
— Он заточил Синемордого, а потом не уследил. Убить его надо было сразу!
— Значит, не смог… — проговорил Никита.
Солнце медленно двигалось к горизонту. Никита вспомнил о трёх днях, которые у них были, чтобы оживить Кощея. Подумал о хрупкой, но такой упорной Варваре, продирающейся сейчас сквозь опасности Нави. Подумал о смелой Любаве, которая где-то во дворце рискует жизнью. «Один я сижу под берёзкой, скучаю. Как же им помочь? Как победить нескончаемую армию? Если с Кощеем опоздаем, это разорвёт сердце Варвары… Но если и опоздаем, и тут проиграем, то всем нам конец и синеокое рабство.»
— Эй, Воевода Михеич, — подошёл Скалогром. — Предложение есть от друзей-воинов.
— Какое?
— Сегодня больше не лезть в бой, только обороняться. До заката продержаться, а там Синяя армия огородится огнём, мы отступим и найдём место для обороны получше. Один из местных говорит, что там ущелье.
— Через синий огонь можно пройти, — сказал Никита.
— Можно, — согласился Скалогром. — Только тебя дежурные синеглазки покрошат. Их меньше, да сила растёт, пока другие спят. Один силу всей армии не уместит, но ты же видел, каков каждый солдат.
— Потому что в каждом по куску от Синемордого, — сказал басовитый голос.
— Говорил же не ходить за мной! — рявкнул Скалогром, на фоне которого немаленький солдат казался худым, как осинка.
Никита отвернулся и поспешно нащупал шлем.
— Не скрывайся, Воевода, — вздохнул мужчина. — Мы же не дураки. Ты на Кощея ни капли не похож, ни статью, ни голосом. Поначалу поверили, а потом разобрались. Но ты дурного не делаешь, наоборот, богатырей привёл, вот мы за тобой и идём. Пока можем.
— Что ты сказал про Синемордого? — спросил Никита.
— А то. Тимофей Миронович говорит — пока Синемордый отдыхает, армия его тоже спит, потому как каждый из пленённых с чудищем связан. Считай, что мы сражаемся с одним Синемордым, только у него сотни тысяч рук и сотни тысяч глаз.
Никита нахмурился, соображая. Единственный раз, когда он видел Синемордого…
— Так вот почему он столько жрёт! — Никита вскочил на ноги. — Ребятушки! Солдатушки! Богатыри мои дорогие! Мы с вами все до последнего идиоты!
— Что такое? — нахмурился Скалогром.
— Нам не надо сражаться со всей армией! Нам надо лишь одного Синемордого остановить!
— И как ты это сделаешь? — спросил солдат.
— Вызову его на бой, — улыбнулся Никита и надел шлем. — Мы все вызовем его на бой!
* * *
От угольной стены послышались какие-то новые звуки, но с этом стороны уголёк картинку не показывал.
Кто-то кричал, но и звук шёл в сторону стола. Как Любава ни прислушивалась, разобрать ничего не могла. Только она усилила чары, как зал сотряс рык.
— Такое слишком! — проорал Синемордый.
Любава отпрянула от двери, схватившись за ухо. Грохот, звон. Ба-ах — прыжок. Дворец содрогнулся, и всё затихло. Любава посмотрела в замочную скважину — догорало синее пламя перехода, старик-царь сидел с окаменевшим лицом, а Марья ухмылялась.
* * *
Отряд Никиты выступил из укрытия под изумрудным стягом с чёрным вороном, и его сразу заметили другие — и чужие, и свои. Солнце неумолимо ползло вниз, и Синяя армия замедлилась, скучковалась, собираясь уже на отдых. Тысячи горящих синих глаз устремились на Никиту и его воинов.
Только что они стояли, но вот уже бросились навстречу. Воины под изумрудным знаменем стояли спина к спине. Никита поднял меч и встретил первого синеокого раба. Сначала обезоружить — это просто. Схватить за грудки — сложнее, царапается, гад, пинается!
Никита приблизил своё лицо к лицу врага, представил, что говорит прямо лупоглазому чудищу в рожу — ведь оно так и было! — и заорал:
— Трус! Синемордый трус! Выходи на честный бой!
За его спиной отбивался товарищ. Среди звона мечей, воплей, стонов всё отчётливее слышались крики и других богатырей:
— Синемордый трус! Выходи на бой! Трус! Трус! Трус!
И сотни голосов достигли цели.
* * *
Марья побарабанила пальцами по губам, а потом щёлкнула. Стена сложилась обратно в угольную линию.
— Не заметил, недоумок.
— Что, Марья?
— Не ты! Синеликий. Жрёт так увлечённо, что чар не чувствует. Я его подзадорила вот такой простой штукой.
Любава, метавшаяся между подсматриванием и подслушиванием, не успела увидеть, что именно показала Марья.
— Зачем? — поражённо спросил царь.
— Тому, кто ждал пятнадцать лет, папенька, минута кажется вечностью. Сколько он будет ещё этот доспех ждать? Тугодум. Его даже обидеть ничем нельзя, кожа дубовая! Вот я и подогрела, — самодовольно произнесла женщина. — А Лжекощей как вовремя подыграл! Лучше не придумаешь!
— Я пойду отдохну, Марьюшка. Это всё для меня многовато…
— Ты ещё подумай, что про Пелагею народу сказать, — крикнула ему в спину Марья. — Да, и служанку убрать позови! Сколько можно! Объедки воняют!
— Да, доченька, — понуро откликнулся царь Иван.
Любава отошла от двери, чтобы пропустить мужчину. Вблизи стало видно, как он плох: под красными опухшими глазами лежали тени, кончики рта опустились. В бороде запутались крошки. Царь опустил голову и побрёл по коридору, глядя себе под ноги. Любава бы пожалела его, но она не забыла, что это он освободил Синемордого.
Она снова приникла к замочной скважине. Марья покружилась, расправив пышное чёрное платье, взяла какую-то мелочь со стола, сунула в рот. Налила
