жалеет, – она подняла с камня похожий на отпечаток чьей-то пятерни пятнистый кленовый лист и задумчиво повертела его в пальцах, разглядывая коричневатые прожилки, проступающие на его поверхности, как крошечные венки. – А какой же я буду боец, если меня жалеют? Не хочу чувствовать себя слабачкой, вот и всё…
– Поверь, никто из нас не считает тебя слабачкой, Верена, – Алекс снова покачал головой, наблюдая за мелкими волнами, бегущими по прозрачной серебристой воде. – Это только тули-па обычно обожают такие вот манипулятивные фразочки. Не понимаю, откуда ты только вообще всего этого набралась?
Верена слегка смутилась.
– Да так… Неважно. Ты мне лучше скажи, а как у тули-па получаются… все эти атакующие приёмы, ну, там, ослеплять, оглушать, не прикасаясь?
– Для нас смерть или травма могут наступить лишь в результате потери энергии, Верена, – лис сделал неопределённое движение покрытой рыжей шерстью лапой. – А атаки, которые направлены на органы чувств, могут оглушить тебя только и единственно тогда, когда твоё тело забывает об этом.
– Покажи! – потребовала девушка.
Алекс вздохнул.
– Ну хорошо, давай попробуем. Готова?
Лис поднялся, отступил от неё на шаг и внезапно резко свёл и развёл перед собой когтистые лапы, как будто разрывая что-то на две части. Пространство вокруг Верены разом сделалось ослепительно белым, заполнившись стаями мелкой светящейся мошкары.
«Точно, – успела подумать девушка, – кажется, тогда, во время схватки, я как раз на что-то подобное и попалась. Ой, мамочки, как же глаза жжёт…»
– Это называется техникой улья. Зрение обычно реагирует на неё первым, – прокомментировал невидимый Алекс.
Ноздри и горло у Верены зацарапало, как будто чистый горный воздух затянуло облаком мелкой раскалённой песчаной пыли.
– За зрением, как правило, следуют осязание и дыхание, ну а потом уже слух и вестибулярный аппарат, – в интонациях Алекса послышались привычные лекторские нотки. – Сам по себе это ещё не болевой приём. Им пользуются, чтобы выиграть время, выйти на настоящую энергетическую атаку или уже на ближний бой…
Знакомый рассудительный голос зазвучал всё глуше.
«Нет, нет, не хочу, не надо, – судорожно мелькнуло в сознании. – Я не смогу…»
Воздух вокруг Верены неожиданно заполнился низким жутковатым гулом, как в одном из её вечно повторяющихся кошмаров, в котором девушка, ослепшая, никак не могла найти выхода из бесконечного лабиринта…
…тёмного лабиринта, заполненного липкими клейкими сетями…
Тёплая когтистая лапа прикоснулась к её шее, и Верена судорожно дёрнулась.
– Ты в порядке? – Алекс снова легонько тряхнул её за плечо.
– Д-да… – с трудом выговорила она. – Сейчас…
Как же там Пуля говорила? Представить себе, что танцуешь или рисуешь…
Девушка сосредоточилась, пытаясь стряхнуть с себя морозное оцепенение и вспомнить это недавнее ощущение сразу после перехода: полёт сквозь призрачную бездну, сквозь изумрудную воду, сквозь сверкающие по сторонам пузырьки воздуха… словно качаешься на гигантских качелях, и дух захватывает от их бесшумных движений, и ты летишь над мирами, везде – и одновременно нигде. В никуда. Вперёд – и опять назад. И снова вперёд…
Она свела на груди руки и тут же почувствовала, как мучительно заломило оба запястья.
– Да, вот так, – голос Алекса послышался уже прямо внутри её головы, и на этот раз Верена ощутила его прохладной, плавной голубоватой волной. – Ещё немного, не бойся. Просто позволь. Позволь себе увидеть…
Воздух сделался вдруг каким-то звеняще-напряжённым, и мир вокруг неожиданно вывернулся наизнанку: неживое превратилось в живое, невидимое – в видимое… и вздохи ветра в вершинах деревьев сделались лишь откликами на биение собственного сердца, а щебет птиц и росчерки холодных теней на земле внезапно обрели цвет и форму.
Правду люди говорят: упорство всё преодолеет. Верена будто дышала поднимающимся от земли туманом, и этот туман тонкими струйками проникал в её разгорячённое тело, а сквозь молочно-белую пелену перед глазами тем временем плавно проступали очертания огромного, сверкающего, словно луна, озера на фоне лесистых гор. Вода в озере шла мелкой беспокойной рябью от ветра – холодная жидкая сталь, слёзы опрокинутого сумеречного неба, – и по её поверхности плыли обрывки раскрашенных в осеннее солнце листьев.
И в то же время Верена осознавала, что она стоит, крепко зажмурившись.
– Мама моя… Это потрясающе, Алекс…
Девушке показалось, что её слова, слетев с губ, на мгновение повисли в воздухе затейливым узором, а потом сырой ветерок подхватил их, нанизывая на ветви стоящих на берегу деревьев, разбивая на отдельные звуки и потом превращая в сплошной поток влажного, ласкового тепла…
«Эмпатические волны, – вспомнила она. – Значит, я сейчас просто говорю не вслух…»
Верена открыла глаза. Пейзаж перед ней совсем не изменился – он лишь сделался чуть отчётливее, как будто до этого перед глазами стояла яркая-яркая картинка из сна. И девушка всё ещё видела перед собой прозрачное лесное озеро, только теперь оно уже не светилось неразгаданной тайной… но в нём всё ещё отражались покрытые пятнами снега верхушки гор, которые были слабо подсвечены рыжевато-малиновыми лучами восходящего солнца.
И вдруг Верена разглядела маленькую человеческую фигурку, замершую над обрывом на противоположном берегу.
«Кто же это там шастает в такую рань, интересно? Неужели кто-то рыбачит? Это в начале-то ноября?»
Ещё не отпустивший волю тули-па разум неосознанно потянулся к фигурке – и в следующий момент девушке показалось, что какая-то часть её существа, словно огромная невидимая птица, расправила крылья и с шумом сорвалась с её плеча, свечой взвиваясь ввысь и отчаянно крича ей о чем-то – непонятно и тревожно.
Верена подняла непонимающий взгляд к медленно розовеющему небу, и в тот же момент призрачность окружающего её утра порвалась на лоскутки, обратившись в несвязный хор протяжных, жалобных, беспомощных стонов. А потом в сознание девушки хлынула такая удушливая и мощная волна чужого отчаяния и боли, что она невольно покачнулась.
– Алекс… Там…
– Да, я тоже чувствую. Там что-то очень странное, – Алекс на секунду прижал чёрные когтистые пальцы к покрытым рыжей шерстью вискам. – Что этот малый делает здесь в одиночку?
* * *
Ян судорожно хватанул ртом воздух, вдыхая терпковато-пронзительный аромат сырости и мёртвой травы – и обессиленно опёрся ладонями о стылую землю, поднимая взгляд на пустые глазницы рассветного неба в прорезях облаков.
…словно кто-то полоснул по ним острым скальпелем, и плоть неба порвалась, исходя кровяными каплями скорого дождя, и зияет теперь дымчато-розовыми, никогда не заживающими ранами…
«Я виноват в твоей смерти, Агнешка. Но я хотя бы не буду виновен в смерти других людей…»
…пусть это и станет последним, что он сделает в жизни… В той своей смертной жизни, которой он жил до сих пор…
На мгновение мужчина застыл, ощущая частое биение крови в
