скрывать. – Я взял паузу. – Похоже на странное поведение собаки в ночные часы[93]: странен был бы не лай, а то, что она не залаяла.
На лице Веспер по-прежнему не отражалось никаких чувств. И я не мог понять, сумела ли она оценить тот полушутливый, полунасмешливый, в духе Шерлока Холмса, тон, которым я продолжал говорить:
– Это было как стоп-кадр в кино. Понимаете? Камера замерла. Вы уже были там, и больше ничего видеть было не надо. Вы лишь должны были убедиться, все ли на трупе так, как должно быть, и правильно ли я все воспринял. Ничего больше в этой комнате вас не интересовало.
Я показал на сигарку, зажатую в ее пальцах. На тонкую полоску губной помады, оставшуюся на ней.
– И теперь я понимаю, что исчезнувший окурок – далеко не пустяк. Вы уничтожили его, потому что он тоже был испачкан помадой, и это могло бы навести меня на мысль о том, что тут замешана женщина.
– Женщина, дорогой Ватсон.
Я вздрогнул от того, как спокойно она это произнесла. И не сдержал восхищения:
– Сударыня, вы блистательны.
– И вы тоже в конечном-то итоге. Я и не думала, что до такой степени.
– Благодарю вас.
– Я в самом деле удивлена.
Моя подача. И я не торопясь взял ракетку и мячик.
– Могу удивить вас еще больше.
– Вы о чем?
– Когда я выдвинул убедительную гипотезу относительно вас, я заметил в ней один серьезный недостаток – она была невозможна.
– Не понимаю.
Я показал на полки с книгами:
– Вы знаете истории про Шерлока Холмса не хуже нас с Фокса, хоть и старались не показывать виду.
– Из чего вы это заключили?
– Вернемся на минутку к Клеммеру. Вы помните, что было написано на стене в рассказе «Этюд в багровых тонах»?
Она сделала вид, будто припоминает.
– Не уверена… Нет, не помню.
Я терпеливо улыбнулся:
– А все же…
– «Rache»… Да? «Месть».
– Правильно.
– А почему я должна мстить тому, кто оставил вдовой мою подругу?
– Я упомянул теоремы Евклида. Помните шестую, из Первой книги «Начал»?
– О двух сторонах треугольника?
– Она самая. Если две стороны треугольника равны, то равны и углы в его основании… Не так ли?
– Не понимаю… – Она сморщила лоб в явной растерянности. – Как не понимаю и того, почему я хотела отомстить Гансу Клеммеру.
– Потому что Эдит Мендер – это вы.
К моему удивлению, она лишь вздохнула. Вздохнула тяжело, но скорее устало, нежели раздраженно или озадаченно.
– Сказать по совести, я этого не ожидала, мистер Шерлок Холмс.
– Рад, что все еще оказался в силах озадачить вас, мисс Ирэн Адлер.
Прежде она никогда не смотрела на меня так. Ни на Утакосе, ни сегодня. Не берусь определить, что выражал этот взгляд, холодный и лишенный всяких чувств.
– И как же вы пришли к такому странному выводу?
– Как почти ко всему на свете – через книги. – Я показал на полки. – Знаете рассказ Агаты Кристи «Четыре и двадцать черных дроздов»?
– Не помню.
– Если вспомните – удивитесь[94].
Она медленно пососала сигару и швырнула ее в озеро, видневшееся между арок галереи.
– Ну, удивите меня еще чем-нибудь, пожалуйста.
– Малина, – ответил я.
– Что «малина»?
– Ягоды черной малины оставляют следы на зубах. Мы обнаружили их у вашей подруги.
– А я при чем?
– Рискну выдвинуть одну гипотезу. В формуляре Эдит Мендер, помимо прочего, указаны медицинские сведения, в том числе периодические мигрени и астматическая аллергия, главным образом на фрукты. Полковник Оупеншо прислал мне копию и этого документа. И фотографию.
Подобно хорошему фокуснику, я приберег лучший трюк на финал. Сунул руку во внутренний карман пиджака и извлек фотокарточку три на четыре. С нее, робко улыбаясь – явно по просьбе фотографа, – смотрела девушка, казавшаяся еще юнее от военной формы с эмблемами Женских вспомогательных частей ВВС на петлицах, с непокрытой головой, с прической в стиле сороковых годов.
– В ту пору вы еще были брюнеткой.
Она взяла фотографию и довольно долго рассматривала ее, не говоря ни слова. И совершенно не переменилась в лице – ни один мускул, как говорится, не дрогнул.
– Эдит Мендер в тот вечер никак не могла есть пирожные с малиной, зато, вполне вероятно, это делала Веспер Дандас… Не знаю, это ли установил при осмотре трупа доктор Карабин или что другое, но это и не важно, суть в том, что он понял: что-то не сходится, и сообщил об этом вам. Признаю, что не могу установить, что именно и по каким мотивам.
Она с полнейшим безразличием протянула мне фотографию:
– Продолжайте удивлять меня, Холмс. Вернемся к Клеммеру.
– Я мало что могу сказать об этом. Если одного вы убили из предосторожности, то второго – из мести.
– А Эдит? Что случилось там, в павильоне?
– Вы последовали за своей подругой и издали наблюдали, как она кокетничала со Спиросом. Потом убили ее, инсценировав самоубийство, закрыли дверь с помощью хитроумного трюка с шалью и вернулись, заметая собственные следы.
– Подумать только… И все это я?
– Это еще не все. Потому что на следующий день, сохраняя полнейшее самообладание, вы прошли от венецианского форта к павильону – причем по пляжу, чтобы не оставлять следов, – и спрятали веревку.
– Где это я ее спрятала?
– Вот уж не знаю. Однако спрятали.
– Если уж тасовать гипотезы, отчего бы не предположить, что веревку мог унести сам Карабин в доказательство своего открытия и предъявить ее убийце?
Я подумал и признал довод веским. Но сообразил тотчас:
– Нет, не получается. Не верю.
– Не разочаровывайте меня, Холмс, – саркастически усмехнулась она. – И уж во всяком случае не рассуждайте так примитивно. Неужели вы считаете, что это убийство из ревности?
– Я этого не говорил. Мне кажется, это исполнение тщательно обдуманного плана. Тонкого и безжалостного.
Дотлела и моя сигара. И, по примеру Веспер, я бросил ее в озеро.
– Другой мотив для кражи паспортов совпадает с мотивом для убийства Клеммера, но в данном случае это не добавочный мотив, а основной. Это был способ перекрыть прямой путь к установлению личности обеих дам – вас и вашей покойной подруги. После приключений на Утакосе, после смерти истинной Веспер не составило бы труда – как оно и оказалось – получить в британском консульстве в Афинах новый документ, только фотография теперь была бы ваша. И вот пожалуйста – новая личность, подтвержденная официальным документом.
Она снова зло усмехнулась:
– Поразительно вы умеете, Бэзил, заполнять пустоты предположениями.
– Вы слишком часто старались сделать так, чтобы туз треф оставался в самом низу колоды. Вас так завораживала собственная виртуозность, что вы порой не понимали, что это не нужно. И потому я сейчас оперирую фактами, а не предположениями.
Она скептически пожала плечами:
– Вам видней. Продолжайте, пожалуйста.
Я продолжил:
– Не знаю, как давно вы задумали подменить собой Веспер Дандас, но на Утакосе, отрезанном ураганом от всего мира, поняли, что настал самый благоприятный момент. Недурная перемена участи: из одинокой женщины, разочаровавшейся в мужчинах и с весьма сомнительными перспективами стать вдовой и наследницей недавно скончавшегося мужа. Вы с подругой удивительно похожи, оставалось добавить кое-какие мелкие штрихи. Уверен, вы задумали это, лишь только познакомились с ней, и потому покрасились и вообще стали добиваться полного сходства, понимая, что одну фотографию на паспорте легко поменять на другую… Думаю, Веспер воспринимала это как забаву или проказу, но беру на себя смелость высказать предположение, что вы-то сразу решили ее убить. Нужен был лишь удобный случай.
Тут я помолчал, раздумывая, упомянуть про фонарь или нет. Решил рискнуть:
– Подозреваю, что вы извели не один лист почтовой бумаги с логотипом отеля, отрабатывая почерк вашей подруги и ее манеру расписываться. Вероятно, вы до последнего дня учились копировать ее подпись.
Она взглянула на меня сперва растерянно, а потом ехидно:
– А вы видели этот блокнот?
– Нет. Я спросил Эвангелию, которая убирала номер. В каждом номере лежит такой блокнот, а из вашего пропал. Зато в корзине для бумаг она обнаружила пепел.
Она издала пронзительный смешок:
– Не ставьте мне ловушки, Бэзил. Не помню такого.
Я пожал плечами, нимало не смутясь:
– Ладно, это был выстрел вслепую. Порой приходишь к верному решению ошибочным путем.
– Ну, тут у вас был полный провал. Взято напрокат из бульварного романа.
– Не важно. Пусть не на Утакосе, но где-то вы это непременно делали. Подпись Веспер Дандас должна стоять на чеках
