преступник вышел через балконную дверь на общую террасу. Однако позднее – не меньше чем через час – передумал и тем же путем вернулся в номер.
– Какое, однако, хладнокровие.
– Да уж, не отнять. Может быть, он спохватился, что забыл в пепельнице окурок, и вернулся за ним, а может быть, уступил искушению еще немного потешить упомянутое вдохновение. Может быть, он и не курил, а унес окурок Карабина, чтобы еще больше запутать картину преступления.
– Или ограничился тем, что зажег спичку и оставил ее в пепельнице.
Я взглянул на нее с новым интересом:
– Верно. Об этом я не подумал.
Она ответила мне легкой улыбкой, напрочь лишенной тепла:
– Вдохновение?
– Несомненно. Убедившись, что рука доктора окоченела, преступник убрал книги, на которые она опиралась. Потом задвинул изнутри щеколду на балконной двери, прихватил нож, который, наверно, оставил в ране – не думаю, чтобы до этого он таскал нож с собой, – вышел из номера в коридор и запер дверь на ключ.
– Невероятно.
– Оказавшись в коридоре, он подсунул под дверь номера Фокса ключ, а под мою – записку, написанную, чтобы не опознали почерк, корявыми заглавными буквами. Несомненно, это был вызов.
– Какое безумие! Но ведь его могли заметить?
– Думаю, в этом-то и была соль. Рисковать, пройти по самой грани.
– А ключ?
– Фокса, узнав, от какого он номера, сумел избавиться от него с похвальной ловкостью.
– Но вы об этом догадались?
– Да.
– А это не превратило Ватсона в подозреваемого?
– Превратило. На какое-то время.
Заложив руки за спину, я рассматривал книги на полках. Вкусы хозяйки были разнообразны, авторы и названия представляли собой удивительно пеструю смесь: Филлипс Оппенгейм, Моэм, Скотт Фицджеральд, Патрисия Хайсмит, Цвейг, Манн, Джозеф Конрад… И с ними соседствовали книги по математике и бухгалтерскому учету, музыке и шахматам, а рядом с Агатой Кристи стояли пожелтевшие и потертые тома сочинений Конан Дойла.
– Ну а что Ганс Клеммер? – раздался у меня спиной ее голос.
Я медленно обернулся. Веспер стояла на прежнем месте и наблюдала за мной.
– Это странный случай, бросающий вызов теории вероятности. Случай один на тысячу, однако же вот – через шестнадцать лет дороги преступника и жертвы сошлись.
– И кто же тут преступник?
– Клеммер.
– А жертва?
Я помедлил с ответом:
– Признаюсь, что поначалу меня сбила со следа некая любовная история.
– И что же это была за история?
Голос ее звучал чуть растерянно. Я продолжал, словно не замечая:
– Для объяснения событий нельзя выдвигать гипотезы более необычайные, нежели сами события. В соответствии с этим увязывать роман с хладнокровным убийцей, действовавшим в отеле на острове Утакос, так же абсурдно, как Ромео и Джульетту – с теоремами Евклида. Однако же наконец возник фактор, соединивший одно с другим.
Я вытащил из кармана маленький блокнотик и сверился с датами и фактами.
– В ночь на тринадцатое февраля тысяча девятьсот сорок пятого года во время налета союзной авиации на Дрезден британский бомбардировщик «ланкастер» был подбит зенитным огнем, экипаж выбросился на парашютах. Живыми приземлились трое из семи – второй пилот, штурман и хвостовой стрелок. Их взяли в плен и отправили в ближайший лагерь под названием Горбитц. Через неделю летчики и еще шестеро пленных попытались бежать, но были схвачены… Под бомбами погибли тысячи людей, немцы были в ярости и беглецов расстреляли. Приказ был подписан заместителем коменданта лагеря штурмбаннфюрером СС Гансом Людвигом Клеммером.
– О господи.
– После войны он был арестован и отдан под суд вместе с другими сотрудниками лагеря. Однако он сумел оправдаться, заявив, что приказ был отдан комендантом лагеря, полковником по фамилии Айхенберг, а он, Клеммер, лишь оформлял документы. Еще один офицер и лагерный надзиратель подтвердили его показания. В результате коменданта повесили, а его подчиненный был признан невиновным и после краткого пребывания в тюрьме вышел на свободу.
Я закрыл блокнот и спрятал в карман. Веспер смотрела на меня ошеломленно:
– Как вам удалось это выяснить?
– Было нетрудно. Убийца, верный себе и своей отваге, положил в карман Клеммеру вырезку из газеты. Тоже своего рода художественный штрих.
– Я спрашиваю про остальных.
– Во время войны я, когда снимался в «Героической эскадрилье», познакомился с майором Томом Оупеншо – он был у нас кем-то вроде консультанта. Сейчас он полковник, работает в архиве британских ВВС, и мы время от времени обмениваемся открытками… Я обратился к нему за сведениями о Горбитце, и он мне предоставил интересную информацию.
– Вы меня просто огорошили.
– Фамилия хвостового стрелка на британском бомбардировщике, сбитом над Дрезденом, была Мендер. И его расстреляли вместе с остальными.
Замечательная женщина, сказал я себе. В буквальном смысле глазом не моргнула.
– Мендер? – переспросила она. – Как у…
– Да. Как у Эдит. Которая была его женой.
Я сделал несколько шагов к галерее, вытащил из кармана листок бумаги и протянул его Веспер.
– Это копия брачного свидетельства сержанта Королевских ВВС Джона Т. Мендера и Эдит Хауэлл. Венчание прошло в церкви Святой Марии, ближайшей к аэродрому в Скемптоне, тридцатого января тысяча девятьсот сорок пятого года, всего за две недели до налета на Дрезден… Как рассказал мне полковник Оупеншо, Эдит в ту пору служила в Женском вспомогательном батальоне, расквартированном опять же в Скемптоне. Там они, без сомнения, и познакомились. Потом – по крайней мере, пока не овдовела и не начала работать в Кромере, графство Норфолк, – Эдит получала за мужа маленькую пенсию.
Лицо Веспер было неподвижно, как маска.
– Клеммер на Утакосе, – только и сказала она. – Не может быть, чтобы это была случайность.
– Да это и не она. Вернее, у всякой случайности есть собственные правила: произошло непредвиденное совпадение – вдова и немец оказались рядом. А дальше уже все делалось сознательно.
– И вы полагаете, что он убил Эдит?
– Нет, ну что вы! Наоборот.
Я снова сделал долгую театральную паузу. Театральную, насколько хватило сил.
– Клеммера убили вы.
Не знаю, сколько времени прошло в молчании – но немало. Я вытащил коробочку «Пантер»:
– Вы позволите?
– Конечно.
Я предложил сигару и ей, зорко следя за ее реакцией, и, к моему удивлению, она очень непринужденно согласилась. Голос ей не изменил, руки не дрожали, словно мы с ней вели ничего не значащую беседу.
– Значит, вы курите?
Она кивнула и ответила насмешливо:
– Сегодня да. Вы удивлены?
– Стало быть, вы уже давно сбили меня с толку. Я был уверен, что вы не курильщица.
– Этот вывод вы сделали при виде моих зубов и пальцев.
– Вероятно, я ошибался.
– Вероятно.
Я дал ей прикурить, а потом с удовольствием вдохнул дым своей сигары.
– Вы напечатали на «оливетти» записку, благодаря которой мы с Фокса ознакомились с цитатой из сочинения Томаса Де Квинси «Убийство как одно из изящных искусств».
Дымчатые глаза ее, казалось, подернулись ледком. И уставились на меня не моргая.
– Это смешно.
– Кроме того, вы похитили паспорта, чтобы завладеть документом Ганса Клеммера. Путая следы, забрали все, хотя нужен был вам только один… Впрочем, тут есть кое-что еще.
– Вот как? – Она медленно набрала в легкие и выпустила дым. – И что же?
– Узнаете в свое время… Дело обстояло так: выяснив место и год рождения и убедившись, что он – это он, вы назначили Клеммеру встречу в читальном салоне, если только не встретились с ним случайно. Это, впрочем, одно и то же. Вы отцепили гирьку от часов и проломили ему череп. И не устояли перед искушением сунуть ему в карман вырезку из «Пари матч», а также указать страницу, на которой помещен рассказ «Пестрая лента» и изображено, как Шерлок Холмс и Ватсон обнаруживают труп. – Я чуть улыбнулся, задумчиво следя взглядом за голубой спиралью дыма. – К этому времени мы с вами были уже, с позволения сказать, партнерами.
– Тайна запертой комнаты?
– Да.
– Опять проявление художественной натуры?
– Точно так. Вы завоевывали доверие и становились все более и более раскованной и дерзкой.
– Вы имеете в виду случай с доктором Карабином?
– Да, вам нравилось играть с огнем. И еще одна деталь. Я заметил ее, когда вы спустились в читальню и обнаружили труп Клеммера. Вы посмотрели прямо на него, а потом сразу же – на меня. Не моргали, никуда больше не смотрели.
– И что это значит?
– Вы себя этим выдали – это я понял позже. Кто угодно удивился бы, ну, скажем для примера, обнаружив, что в кофе у него соль, а не сахар. А если не удивился, значит имеет мотивы это
