вам нужно?
– Очнулся!
– Очнулся!
– Живой!
– Живой!
– Поздравляю, брат Сарториус!
– Благодарю, брат Ангелиус!
– Какая удача, брат Эберхардус!
– Это наша общая заслуга, брат Герретье!
– Но самый большой вклад внес все-таки брат Сарториус, – возразил самый неприятный голос, который в свое время доставлял Альбертину наибольшие страдания.
Альбертин сел. Болело все тело, как будто он только что упал с высоты или врезался на бегу в стену. Загорелся слабый огонек лампы, проплясал по темному воздуху, облил красным светом чью-то немолодую пухлую руку в рукаве. Почему-то вид этой руки вызвал у Альбертина приступ тоски и даже ненависти; а ведь это была всего лишь рука! Что же будет, когда он увидит лицо?
– Покажись, – еле слышно проговорил Альбертин.
Он сказал это потому, что решил покончить со всеми своими страхами разом; чему быть, того не миновать; если уж кто-то наводит на тебя ужас, стоит выйти к нему навстречу и брызнуть святой водицей прямо в адские зенки.
Так говорил наставник Альбертина, только это было где-то там… и очень давно… но слова запомнились.
«А если нет святой водицы, просто плюнь в него», – вспомнилось Альбертину, и он собрался было плюнуть в человека с лампой в пухлой руке, но обнаружилось, что слюны во рту нет.
– Вот незадача, – не то вслух произнес, не то про себя подумал Альбертин.
И как только прозвучали – не то в воздухе, не то в его голове – эти простые, будничные слова, так сразу страх рассеялся, тьма развеялась, все стало простым и будничным, хоть сапоги на него ставь. Великое дело – обыденность, от страха лучшего лекарства и не придумаешь.
Пухлая рука поставила лампу на стол, втянулась в рукав, устранилась, и тотчас комната озарилась дрожащим светом. Лица перестали быть белесыми пятнами и сделались обычными человеческими лицами – с провалами глаз и выступами носов и подбородков. Два лица были помоложе, лет тридцати, два – постарше. Альбертин подумал было, что брат Сарториус – самый старший из всех, но оказалось, что – нет, как раз он-то и был самым молодым, с пронзительным, звенящим голосом, похожим на колокольчик.
Все четверо были в мантиях с капюшонами, но определить, к какому ордену они принадлежали, Альбертин не брался. У Сарториуса с запястья свисали четки, но вместо креста на них было изображение черепа с костями, весьма искусно вырезанных.
Он внимательно осмотрел Альбертина, повернулся к остальным и провозгласил:
– Человек!
Все четверо начали переглядываться и что-то бормотать, толстый старый Ангелиус сипло вздыхал, колыхаясь пузом, а Герретье с ужасным звуком затрещал суставами пальцев.
– Надо узнать, как его зовут, – сказал наконец брат Ангелиус.
– Но как это сделать? – вопросил Герретье и в последний раз хрустнул суставом.
– Возможно, следует просто спросить, – предложил Сарториус и обратился к Альбертину на латыни: – Quid tibi nomen est, peregrine?[7]
– Cur me peregrinum vocas?[8] – машинально на том же языке ответил Альбертин и добавил: – Разве мы не в Нидерландах? Какой это город?
– Я назвал тебя чужестранцем, потому что ты прибыл из чужих стран, – ответил Сарториус с достоинством, но Альбертин видел, что ему удалось смутить этого человека. Сарториус очень быстро начал перебирать свои четки, цепляя зерна ногтем большого пальца, и некоторое время было слышно в комнате лишь их тихое постукивание.
Потом брат Ангелиус сказал:
– Назови свое имя, брат.
– Quid me fratrem vocas?[9] – вопросил Альбертин.
– Я обратился к тебе как к брату, потому что ты монах, разве не так?
– Возможно, – сказал Альбертин. – Так какой это город?
– Антверпен, – нехотя подал голос Сарториус. – И довольно об этом.
Альбертин встал с пола и прошелся вдоль круга, начерченного на полу. Круг был вписан в шестиугольную звезду, в каждом из ее лучей присела набок оплавившаяся черная свеча, а над дверью, видневшейся почти впритык к одному из лучей, находилось что-то, о чем Альбертину очень не хотелось бы думать, что это дохлая кошка, прибитая гвоздем к стене.
Сарториус с интересом наблюдал за Альбертином.
– Скажи, ты можешь выйти за пределы круга? – спросил он.
Альбертин посмотрел на него удивленно:
– Почему же нет?
– Попробуй.
Альбертин занес ногу, но какая-то незримая преграда помешала ему сделать шаг.
– Не можешь, – констатировал Сарториус. И снова задумался, постукивая четками.
– Ты ведь точно человек, брат? – задал вопрос брат Герретье.
Альбертин промолчал.
– Он выглядит как человек, – заметил брат Ангелиус. – Более того, он имеет обличье монаха.
– Но что у него под одеждой – этого мы не знаем, – возразил брат Герретье. – Не раздеть ли нам его?
– А кто этим будет заниматься? – осведомился Сарториус.
– Пусть сам разденется, – сказал брат Герретье.
– Ну вот еще! – сказал Альбертин и уселся в центре круга, скрестив ноги.
– Однако же разговаривает он разумно, – указал брат Ангелиус.
– Я голоден, – сказал Альбертин. – Пока не принесете мне еды и питья, ни слова больше не скажу.
– А если принесем – разденешься? – прищурился Сарториус.
– И кошку со стены снимите, – добавил Альбертин. – Срамоту какую развели. Такого даже в аду нет.
– Так ты к нам прямиком из ада, не так ли? – оживился Сарториус.
– Я предпочитаю вареную рыбу, – объявил Альбертин. – И хлеб – да чтобы свежий. Принесете с плесенью – на мою помощь не надейтесь.
– Да где ж мы тебе сейчас рыбу найдем? – всплеснул пухлыми руками Ангелиус.
Хотя этот брат Ангелиус изначально показался Альбертину несимпатичным, сейчас, как выясняется, он оказался самым приятным из всех. Так что нетрудно догадаться, насколько же отвратительными выглядели в его глазах все остальные!
– Где хотите, там и берите, – отрезал Альбертин.
– Может, колбасой соблазнишься? – вкрадчиво предложил брат Ангелиус.
Альбертин удостоил его лишь презрительным взглядом.
– С рыбами у брата Сарториуса связаны дурные воспоминания, – пояснил свистящим шепотом брат Ангелиус.
Брат Сарториус пожал плечами и отвернулся к стене.
– А вот у меня с рыбами только хорошие воспоминания, – заявил Альбертин. – На голодный желудок говорить отказываюсь.
Брат Герретье, повинуясь едва заметному кивку брата Сарториуса, встал и вышел из комнаты.
Альбертин сказал:
– Итак, это Антверпен, и вы четверо – монахи. Что еще мне следует знать?
– Ты жив или мертв? – вместо ответа спросил брат Сарториус.
– Что? – не понял Альбертин.
– Vivisne an mortuus es?[10] – повторил свой вопрос на латыни брат Сарториус.
– Откуда мне знать! – вспыхнул Альбертин. – У меня есть тело, у тела есть потребности. У меня есть разум, у разума есть знания. Живой ли я?
– Наличие тела и разума, а также свободное владение латынью доказывает лишь то, что ты существуешь, – отозвался брат
