за Лоннеке и заглядывает под хвост ее кошке (точнее, коту), – и Альбертин почему-то рассердился. Но в этот момент голос в его голове завопил на обычном языке, каким разговаривают торговки с рыночной площади Антверпена: «Приди же, приди! Глухой ты, что ли?» – и Альбертин зажал себе уши ладонями, а буквы толстой книги, что лежала у него на коленях, с громким писком разбежались по траве.
Теперь появилась новая забота: преодолевая головную боль, ловить буквы, а они были верткими, плоскими и колючими, поэтому Альбертин крепко задумался над этой задачей.
«Как же поймать их?» – подумал он.
Потом он подумал:
«А почему они убегают?»
И чуть позже ему пришла еще одна мысль:
«А зачем их вообще ловить?»
Но почему-то он знал, что и на свете-то существует исключительно для того, чтобы гоняться за убегающими буквами и заталкивать их обратно в книги, что в этом его предназначение и что если он перестанет этим заниматься, то исчезнет и смысл его существования, а следовательно, прекратится и само существование. Конечно, для макрокосмоса потеря такого ничтожного монаха, как Альбертин, пройдет практически незаметно, однако для микрокосмоса по имени Альбертин это станет невосполнимой утратой.
Поэтому он гонялся за буквами и хватал их, выдергивая из земли вместе с травинками, а буквы кололи его пальцы до крови.
– Так дело не пойдет, – сказал себе Альбертин. – Нужно что-то еще придумать.
– Приди, о приди! – в очередной раз взвыл голос в его голове. – О, приди же! Заклинаю именем Навуходоносора, приди! – И дальше опять началось бормотание на каком-то диком наречии, которое обладатель голоса, очевидно, считал вавилонским.
То-то Навуходоносор, услыхав подобную речь, пришел бы в ярость да и срубил бы головы этим кощунникам! Альбертин даже усмехнулся, воображая себе эту картинку.
Возможно, Навуходоносора можно было бы даже отыскать где-нибудь в саду и напустить его на этих антверпенских торговцев, которые тревожат разум Альбертина своими нелепыми воплями.
Альбертин сделал еще несколько шагов и остановился, увидев человека, который беседовал с огромной ягодой. Ягода была красная, липкая, с красивым женским лицом. Она то и дело вытягивала губы трубочкой и сюсюкала что-то приторно-бессмысленное, а человек не сводил с нее глаз и улыбался.
– Утютю, мой сиропчик, – приговаривала ягода. – Хорошенечко кушай, наливай меня свежей кровушкой.
– Утютю, моя земляничинка, – отвечал человек, – я ли тебя не обожаю, я ли ради тебя не кушаю, я ли сладенькой водичкой тебя не поливаю.
Ягода была крупнее человеческой головы раза в два, а стебель ее сросся с телом мужчины, так что они составляли единое целое и все же могли общаться.
Альбертин подошел поближе, и тут человек с ягодой уставились на него.
– Добренький денечек вам, мои липкие, – сказал Альбертин, из вежливости разговаривая с ними на их языке.
– И тебе солнечного светика, лысик, – сказала ягода. – Иди-ка ты своей дорожкой, пока носят ножки.
– Пойду и дорожкой, – отозвался Альбертин, – да только сперва ответьте на пару вопросиков.
– Затруднительно, – отрезал человек.
– Ты ведь не слыхал моих вопросиков, а сразу отказываешься, – Альбертин подошел еще на пару шагов.
– Ну, говори свои вопросики, – разрешила ягода.
– Дозволяешь ему, моя ягодка?
– Дозволяю, моя грядочка, – сказала ягода. – Пусть спрашивает.
– Я так понимаю, вы, сударыня, весьма липкая? – осведомился Альбертин.
– Куда уж больше, – отвечала ягода с гордостью. – Человеческая кровь, если ты пробовал ее на ощупь, тоже становится липкой, а уж если в нее намешать сладких сиропов, так и ладоней не оторвешь.
– Это то, что мне надо! – обрадовался Альбертин.
– Крови моей хочешь? – спросила ягода и вытянула губы длиннющей трубкой, которая, как змея, покачиваясь, устремилась к Альбертину. – Да я тебе глаза за такое высосу!
– Мне немножечко, ладони смазать, – взмолился Альбертин. – Я бы к ним буквы прилепил, а то ловить невмочь.
Ягода задумалась, а человек сказал:
– У тебя еще вопросики остались или только эта просьбишка?
– Вопросик тоже есть, – признал Альбертин. – Не слыхали, нет ли где поблизости Навуходоносора?
– Не слыхали, не видали, да и лучше бы с ним не встречаться, – сказала ягода.
– Да мне не для себя, мне на одного негодяя напустить надобно.
– Добрый ты, – сказала ягода. – У меня аж сердце растаяло. Не для себя стараешься – такое редкость… Ладно, уговорил. Возьми немножко моей сладкой кровушки, смажь ладошки и лови свои буковки.
Альбертин поднес ладони ко рту ягоды, и она выпустила розовое слюнное облачко, которое опустилось на руки Альбертина. Поблагодарив человека с ягодой, молодой монах отправился дальше, по шороху в траве угадывая, где прячутся негодницы-буквы. Он проводил ладонями по траве, и буквы сами приклеивались к нему, а потом засовывал под обложку и слушал, как они шуршали, ругались и ползали, порой прогрызая ходы сквозь толщу страниц, чтобы расставиться по местам.
Лоннеке вернулась в свой черед, и Альбертин сказал ей:
– Ловля букв – тяжелая работа.
– Любой труд тяжкий, – отозвалась Лоннеке. – Думаешь, ездить верхом на кошке так просто?
– Вы хоть мир повидать можете, а я хожу от этого сухого дерева до разбитого кувшина и обратно, – возразил Альбертин. – Скажите, милая дама, вам не встречался Навуходоносор?
Лоннеке сморщила носик и спросила:
– А кто это такой?
– Значит, не встречался, – вздохнул Альбертин. Он хотел бы еще разузнать, какие у Лоннеке отношения с Йелмером, но кошка (точнее, кот) рванулась вперед (точнее, рванулся), и Йелмер собственной персоной, сидящий на жирном быке, очутился перед глазами Альбертина.
– Чего тебе? – спросил Йелмер. – Что уставился?
Альбертин отошел на шаг.
– Да так, ничего, – пробормотал он.
– С дороги, мужлан! – рявкнул Йелмер.
– Скажите, добрый господин, какие у вас отношения с дамой Лоннеке?
– Да кто это? – прокричал Йелмер. – О чем ты вообще? Как смеешь говорить о каких-то дамах?
Альбертин посмотрел на удаляющуюся задницу жирного быка, вздохнул, сунул книгу под мышку и отправился к своей подруге-свинье. Но у монашки было закрыто. Кожаная занавеска была задернута, внутри кувшина царила тишина. Вокруг самого заведения виднелось множество отпечатков босых ног, солдатских сапог и свиных копыт. «Что-то здесь происходило», – сказал себе Альбертин и вернулся обратно к дереву.
2
В помещении было темно. Альбертин открыл глаза и с трудом различил несколько фигур, склонившихся над ним. Вместо лиц он видел белесые пятна, вместо одежд – сплошную черноту. Эта чернота одежд сливалась, как бы объединяя нескольких человек в единое многоглавое чудовище. Альбертин тихо, тонко простонал и тут понял, что голоса в его голове окончательно смолкли. Теперь они звучали снаружи и изъяснялись они не на латыни и не на всех тех кошмарных псевдоязыках, а на самом обычном обиходном наречии.
Поэтому и Альбертин заговорил с ними без страха:
– Что
