еще они были похожи на стоячие уши исландской собаки, потерявшей верхнюю половину левого уха в любовном приключении.
Как я слышал, никто не знал, залезал ли кто-либо на эти столбы. Это были отвесные скальные стены, на которых нигде нельзя было поставить ногу – по крайней мере, так они выглядели, если смотреть на них с Хали. Это делало их крайне интересными. Я часто смотрел на эти столбы и, бродя в одиночестве, бормотал: «В древние времена люди были намного сильнее и проворнее, чем нынче, и наверняка гораздо более ловко умели лазить по скалам. Возможно, какой-нибудь богач из Сюдюрсвейта и известный скалолаз залез на один из столбов и спрятал там свои деньги в жестяной коробке, чтобы играть ими после смерти. Люди так иногда делали. И деньги все еще находятся там. Богачу наверняка казалось интересным играть с деньгами на таком высоком столбе на горе. И ему там обеспечено полное спокойствие, никакой опасности, что кто-то подберется и заберет деньги. Богач наверняка уже давно перестал возвращаться с того света.
Исследовал ли кто-нибудь столбы на предмет того, возможно ли на них залезть? Мне в это не верилось. Может, следовало изучить их с северной стороны? Я не видел в этом смысла. Нечасто случалось, что кто-либо выходил на край горы за гребнем. Наверное, вполне можно было бы залезть на столбы с другой стороны, несмотря на то что с юга они кажутся неприступными. Так часто и бывает. Люди говорят: „Здесь никто не пройдет“. А потом оказывается, что это вполне возможно, когда кто-то берет и пробует.
– Сегодня слишком плохая погода для выхода в море, – говорят люди.
А потом приходит старшóй лодки, смелый и знающий моряк, и говорит:
– Думаю, нам нужно попытаться выйти в море.
– Но сегодня неподходящая погода. Поднялся ветер с юго-запада, да еще этот чертов прибой, – отвечали ему другие.
Тогда старшой говорит:
– Мы сегодня ничего не потеряем, даже если сходим на пляж и посмотрим на море.
Тогда все пошли на берег, где простояли некоторое время перед волнующимся морем. Потом спустили лодку на воду и исчезли с ней за гребнем пляжа – больше ничего не было видно, только песок. Но когда солнце уже прошло расстояние в четыре своих диаметра, появилась покачивающаяся на волнах лодка, на которой люди гребли в сторону берега. Значит, все оказалось проще простого и по времени заняло лишь четыре диаметра солнца, а рыбаки, вероятно, получили пятнадцатую долю рыбы каждый.
А как было с Конса-Камбюром (Утесом Конси)? Никто не был таким безумцем в Сюдюрсвейте, чтобы на полном серьезе рассматривать возможность забраться на эту скалу – для этого понадобилось бы перепрыгнуть глубокое и довольно широкое ущелье, и все говорили: „Туда невозможно добраться“, да и никто ранее не пытался это совершить. И все так считали, наверное, еще со времени заселения Исландии. Я думаю, что с этим были согласны Хроллауг и его сын Эцур Клиногор. Все овцы, застревавшие на том утесе и начинавшие голодать, долго и мучительно умирали от голода на глазах людей с хуторов Брейдабольсстадюра и всех тех, кто там проезжал по дороге.
Но что делает Конси, никчемный работник в Герди, пользовавшийся, может быть, наименьшим уважением среди всех мужчин в Хали и соседних двух хуторов? Он идет вверх от Герди, направляясь к утесам, прыгает через ущелье на скалу в восточном направлении и спасает находящуюся там овцу, умирающую от голода. Это удалось, несмотря на то что люди многие века в это не верили. Таким прыжком Конрауд обессмертил свое имя, поскольку впоследствии скалу назвали в его честь, и это имя будет с ней до тех пор, покуда стоят скалы и существует этот мир. Такова жизнь людей.
Не то же ли самое может произойти со столбами? Пытался ли кто-либо забраться на них? Я собираюсь это попробовать, когда вырасту. Попытаюсь выйти из ущелья за скалой. Там меня никто не увидит. Найду ли я деньги? Эх, тогда будет весело жить – я смогу купить большую карту Европы, таких же размеров, как у Эйольвюра в Рейниведлире, потом карту Исландии, и третью – карту всего мира, которая будет намного больше и красивее пестрых ярких карт в „Народной энциклопедии“ и на которой будут красиво выгравированы горы. Иметь такую карту перед глазами – одно удовольствие.
Но не может ли быть других кладов, скрытых на столбах? Вероятно, ирландские отшельники были хорошими скалолазами? Может быть, они забрались на один из столбов и оставили там в прочном ящике записи с историей своего плавания в Исландию и проживания под горой Папбилис-Фьядль? Кто его знает… Ирландцы сбросили колокола в ущелье Клюккюгиль, после чего бежали из Сюдюрсвейта, чтобы прибывшие туда язычники их не нашли. Но разве они не могли с тем же успехом спрятать на одном из столбов в водонепроницаемом ящике рукопись с историей, которая не может быть прочитанной, пока исландцы не обратятся в христианство, не научатся читать и писать, а также испытывать уважение к написанным буквам? Наверняка монахи понимали, что место наверху, где не будут ходить люди, ну разве что изредка, когда-нибудь в далеком будущем, прекрасно подходит для тайника. И, разумеется, ирландцы заложили ящик камнями или затолкали его в трещину в скале, чтобы его не сдувало. Я это исследую обстоятельно, если сумею забраться на столбы – мне придется лезть на каждый из них.
И еще один момент. Можно вполне себе представить, что в древности вóроны и орлы вили на столбах гнезда, принося в них какие-нибудь драгоценности, которые могли стащить у первопоселенца Хроллауга, когда тот перебирал свои богатства на холме с северо-восточной стороны хутора. Эти птицы падки на роскошь, коварны и вороваты. Иногда в вороньих гнездах находят такие вещи. Хроллауг был сыном ярла Рёгнвальда из Мёра, великого предводителя и большого друга конунга Харальда – он наверняка привез из Норвегии много драгоценных вещей. Конунг Харальд присылал ему оттуда мечи, рог для пива, а также кольцо, весящее пять эйриров. Но теперь никому не известно, куда делось то кольцо. Его вполне мог украсть ворон и улететь с ним на столб. А орлица могла унести меч и рог на другой столб. Может быть, все это лежит там до сих пор, помимо других драгоценностей с древних времен. Но вряд ли рог – его, скорее всего, сдуло ветром. Я это тоже исследую, если туда заберусь».
Я всегда думал об этом, глядя вверх на столбы, а также когда о них вспоминал, и был убежден,
