этом принять равнодушный вид.
Но Мертилос, поняв её намерение, весело сказал:
— Так выспрашивают только у маленьких детей. До свидания, прекрасная любопытная, до вечера.
VII
Невольник Биас не сопровождал своего господина на охоту. Египетский страж, отводивший его ребёнком на невольничий рынок, пробил ему ногу, и с тех пор лёгкая хромота делала его непригодным для охоты, но она ему нисколько не мешала исполнять всевозможные работы по дому и стать необходимым его господину. Сегодня до восхода солнца он приготовил ему всё необходимое для охоты на птиц. Когда лодки с охотниками отплыли, вышел и он из дому. Маленькая собака, из породы такс, принадлежащая старому привратнику, нубийцу, по всегдашней привычке громко лая, выбежала вперёд и вспугнула целую стаю воробьёв. Из-под ног Биаса взлетели они и в тревожном беспорядке закружились в воздухе.
Невольник увидал в этом несомненное предзнаменование, и, видя выходящую из палатки Стефаниону, прислужницу Дафны, поседевшую на службе в доме Архиаса и отпущенную им на волю, он произнёс греческое приветствие: «Радуйся»! — и, указывая на воробьёв, продолжал:
— Смотри, как они летают, кружатся, обгоняют друг друга, пищат и чирикают. Помяни моё слово — нам предстоит тревожный день.
Такое значение, приданное Биасом невинной птичьей тревоге, показалось вполне правильным Стефанионе, которая высоко ценила его мудрость. Она была рада встрече с ним и возможности поболтать часочек, тем более что привезла с собой из Александрии много новостей. В виде предисловия рассказала она ему о браках и смертях в кругу их знакомых, вольных и рабов. Затем поведала она Биасу причину, заставившую Дафну, покидавшую до сих пор отца лишь на несколько часов, приехать сюда. Архиас сам послал её сюда после того, как молодой Филиппос, один из поклонников Дафны, рассказал о богатой добыче, привезённой его приятелем с охоты на птиц близ Тенниса, причём Дафна выразила желание опорожнить там свой колчан. Правда, Филиппос с жаром предложил себя в руководители охотой, но Дафна решительно отвергла его предложение, потому что, как уверяла старая прислужница, более, чем охота, привлекала сюда молодую девушку возможность встречи с двоюродными братьями — скульпторами. Это и высказала её госпожа вполне откровенно, а отец был уже и тем доволен, что у неё появилось какое бы то ни было желание, потому что Дафна за последнее время сделалась такая равнодушная ко всему на свете, замкнутая и грустная, что она, Стефаниона, стала опасаться за неё. При этом она употребляла всё старание скрыть от отца своё настроение, но разве могло что-либо укрыться от проницательности господина! Ничто не должно было препятствовать её желанию отправиться в путь, и уже теперь молодая девушка как бы переродилась. И это сделало только одно свидание с двоюродными братьями, но задай ей, старой служанке, кто-либо вопрос, кому Дафна отдаст предпочтение, Мертилосу или Гермону, она бы затруднилась дать верный ответ.
— Осторожно собранные сведения избавляют нас от ошибок, — глубокомысленно отвечал Биас. — Впрочем, в данном случае ты можешь довериться моей опытности: это — Мертилос. Слава всегда пробуждает любовь, и лавры, в которых свет отказывает моему господину, несмотря на его дарование, давно достались Мертилосу. Затем, хотя мы и не нуждаемся, но Мертилос богат, подобно царю индийскому. Я не хочу этим сказать, чтобы Дафна, которая сама утопала в золоте, искала богатства, но кто знаком с жизнью, тот знает, что, где уже сидят голуби, туда прилетают ещё голуби, — деньги притягивают деньги.
Стефаниона была другого мнения, она основывалась не на том только, что её госпожа чаще говорила о чернобородом, нежели о белокуром, а скорее на том, что хорошо знала молодых девушек и редко ошибалась в сердечных вопросах. Что Дафна и к Мертилосу расположена, этого она и не хочет отрицать. Но в конце концов она не будет невестой ни того ни другого, а достанется Филиппосу, царскому родственнику, красивому, статному юноше. При этом же и отец её отдаёт ему предпочтение перед всеми женихами, окружающими её, точно мухи мёд. В другом доме давно приняли бы предложение Филиппоса, потому что кому в Александрии пришло бы в голову спрашивать согласие дочери, когда выбор будущего мужа сделан уже отцом. Но Архиас такой же редкий отец, как белый ворон редкая птица, он никогда не будет принуждать своё единственное дитя. Но любовь и брак — две совершенно различные вещи. Будь за Эросом последнее слово, кто знает, не пал ли бы выбор Дафны на кого-нибудь из художников. Тут её прервал недовольный возглас Биаса:
— Что за противоречия! «Женский волос долог, да ум короток», — говорит пословица. Выжидание — мудрое правило для купца, говорил не раз твой господин, а следовать словам умных людей самое лучшее для менее умных. Я пока такого мнения: Дафна, как и все вы, прежде всего женщина, и её загнало сюда любопытство. Она хочет видеть статуи Деметры, которые заказал нам её отец.
— А Арахнею? — полюбопытствовала прислужница.
Этот вопрос как нельзя более был кстати для Биаса, он часто слышал, как художники упоминали об этой Арахнее, и его самолюбие страдало от сознания, что, кроме имени, означающего по-гречески «паук», он не имел о ней никаких сведений. Между тем что-нибудь да было связано с этой Арахнеей, статую которой Архиас желал поставить в своём доме в Александрии и в большой ткацкой в Теннисе рядом со статуей Деметры. Ведь для этой же самой Арахнеи должна была служить моделью, как того желал его господин, биамитянка Ледша. Стефаниона — родом гречанка и выросла в Македонии: ей должно быть всё известно о ней. Осторожно он направил разговор на эту тему и добавил, что очень хотел бы знать, в каком виде изобразят скульпторы эту Арахнею.
— Моя госпожа, — ответила прислужница, — а с ней вместе и Архиас уже не раз ломали себе головы над этим вопросом. Быть может, они изобразят её за работой в доме её отца Идмона, красильщика из Колофона.
— Никогда, — возразил Биас презрительно, — представь себе только, на что будет похож ткацкий станок из золота и кости.
— Да ведь я это только так говорю, — извинилась за своё невежество Стефаниона. — Дафна того мнения, что они оба изобразят её совершенно различно. Мертилос представит её, вероятно, в тот момент, когда она с гордостью показывает только что законченную тончайшую ткань своей работы посетившим её нимфам Пактола и других вод близ Колофона. Гермон же предпочтёт изобразить её после того,
