Пьетюр передергивается.
– Обмой ее и положи сверху водоросли. Но сначала подержи его.
Он принимается обтирать рану.
Йоун стонет.
– Ему же больно! – вскрикивает Роуса.
– Лучше пускай потерпит, чем умрет.
Паудль держит Йоуна за руку, и Пьетюр, стиснув зубы, с силой надавливает на рану. Комнату наполняет смрад гниющих внутренностей. Все трое зажимают рты: от запаха их мутит.
Йоун кричит, мечется и воет, будто раненое животное. Пьетюра трясет. Он весь в поту.
До самого позднего вечера они продолжают обрабатывать рану и вливать Йоуну в рот отвар из водорослей. Они вытирают ему лоб влажным полотенцем. Переменив одеяла, Роуса гладит Йоуна по щеке – будь он в сознании, она бы никогда не осмелилась на такое – и чувствует внезапный прилив нежности.
Когда Пьетюр и Паудль засыпают в baðstofa, она крадется в дальний угол чердака, чтобы все-таки отыскать письма и платье, которые спрятал Пьетюр, и хорошенько рассмотреть нацарапанные на полу руны. Что-то вдруг привлекает ее внимание: между половиц всунут одинокий клочок бумаги. Решив, что это одно из ее собственных писем, Роуса торопливо разворачивает листок и обнаруживает, что он исписан незнакомым петляющим почерком: это не ее рука, но и не Йоуна.
Роуса щурится в полумраке и подносит свечу ближе. Это клочок письма, которое, по-видимому, кто-то разорвал на части и скомкал.
…тревожные слухи о твоей жене. Если я сообщу об этом в Копенгаген, тебе придется держать ответ – тем более после смерти Биргит. Право же, нет нужды ни повторять, насколько это серьезно, ни напоминать тебе о смертельной опасности, что нависла над…
Роуса вглядывается в следующую строчку, от которой осталась только верхняя половина, когда письмо рвали на части, но не может разобрать ни слова.
Биргит была женой Эйидля, и Роуса знает, что она захворала и умерла незадолго до Анны. Но каким образом смерть Биргит могла навлечь подозрения на Анну?
Складывая письмо, чтобы вернуть его на место, Роуса замечает кляксу на слове «смертельной». Была ли она здесь раньше? Как будто нет. С подступающим ужасом Роуса смотрит на собственную руку и видит на указательном пальце бурое пятно: от страха у нее вспотели ладони, и чернила смазались.
У нее пересыхает во рту, и она как можно глубже прячет листок в щель между половиц. Затем принимается оттирать палец краем юбки, но чернила впитались в кожу.
С наступлением ночи наверх поднимаются Пьетюр и Паудль и отправляют ее в baðstofa отдыхать.
Роуса едва передвигает ноги от усталости. Она силится понять, что могло значить письмо, но глаза ее закрываются сами собой и она проваливается в сон без сновидений.
Ее будит внезапный шум. С бьющимся сердцем она вскакивает.
Звуки шагов.
– Кто здесь? – шепчет она.
Поскрипывают доски, шуршит солома, слышится негромкий хруст. В животе у Роусы все скручивается от страха. Она пытается отползти на дальний край постели, но и так уже упирается спиной в стену.
В кухне что-то с грохотом падает. Пьетюр и Паудль торопливо спускаются по лестнице.
– В чем дело?
– Что стряслось?
Съежившись на кровати, Роуса лепечет:
– В кухне кто-то есть.
Все трое, напрягшись и задержав дыхание, осторожно заглядывают в кухню.
Кто-то распростерся на полу возле печи, словно кучка брошенного тряпья. Пьетюр и Паудль встряхивают незваного гостя. Он обмякает в их руках, голова его бессильно болтается, волосы падают на лицо.
– Катрин! – в один голос вскрикивают Пьетюр и Роуса.
Та не отзывается, и Роусу охватывает ужас, но тут она замечает, что грудь Катрин поднимается и опадает.
– Как она сюда попала? – спрашивает Роуса.
Мужчины недоуменно качают головой.
– Заверните ее в одеяла и перенесите поближе к печи, – распоряжается Роуса. Она принимается греть жаркое, и вскоре их окутывает пар. Мало-помалу, будто выплывая из глубокого сна, Катрин приходит в себя. Поморгав, она слабо улыбается Роусе.
– Ты жива. Я уж думала, зря нос морозила.
– Но как…
Катрин выставляет перед собой ладони в рукавицах.
– Рыла в снегу ходы, как лисица.
Ее начинает бить дрожь, глаза стекленеют.
– Лучше помолчи, Катрин, – говорит Пьетюр.
– Берегите ее… Я не хочу… как Анна… – Она роняет голову на грудь.
– Что – как Анна? – спрашивает Роуса. – Катрин! Катрин?
– Она болтает всякий вздор, – говорит Пьетюр. – Оставь ее в покое.
Катрин вздрагивает, открывает глаза и делает несколько глотков чая, который Роуса подносит к ее губам. Укутав гостью новыми одеялами, все трое выжидающе смотрят на нее.
Некоторое время спустя Катрин зевает, будто пробудившись от долгого сна.
– А где же Йоун? Он охотно вышвырнул бы меня обратно на мороз.
Никто не улыбается.
Катрин с трудом приподнимается.
– Где он? В чем дело? С ним что-то случилось?
– Его боднула овца, – говорит Роуса. – Рог вошел глубоко и…
– Покажите, – сдавленным от волнения голосом требует Катрин.
Пьетюр холодно смотрит на нее.
– Тебе надо отдохнуть. А потом сразу возвращайся к себе. – И он косится на Роусу.
– Где он? – не унимается Катрин.
Роуса умоляюще смотрит на Пьетюра.
– Она могла бы помочь ему.
– Нет!
– Но он умрет.
– Я сказал – нет!
Катрин и Паудль глядят на них.
Роуса выпрямляется.
– Я не позволю ему умереть.
На лице Пьетюра написано страдание.
– Йоун не потерпел бы, чтобы на него глазели.
– Не глупи, Пьетюр, – отрезает Роуса и тут же вздрагивает, ожидая вспышки его ярости, внутренне готовясь к тому, что сейчас он ее ударит.
Но он только изумленно таращится на нее, как будто видит впервые.
– На чердаке, – угрюмо говорит он.
Повисшее было в комнате напряжение рассеивается, словно сняли крышку с кипящего котелка и весь пар вышел наружу.
Они поднимаются на чердак. Одеяла сбиты на сторону; Йоун лежит, неестественно разбросав руки и ноги, словно мертвый. Рубахи на нем нет, и видно, что он превратился в тень. Роуса не может отвести глаз от глубокой впадины его груди, от ямы на месте живота, от проступающих под кожей ребер. И еще эти выпуклые рубцы, которыми вдоль и поперек исчерчено все его тело. Он выглядит измученным и беспомощным.
