идем с честными намерениями в сердце и твердо решили вместе отправиться служить Менгу-каану». Упомянутые эмиры пришли к Ширамуну и царевичам и друг другу подносили чаши, [а потом] с ограниченным числом всадников направились к высочайшей особе [каана]. Когда они подошли близко [к ставке], то большую часть их нукеров[551] задержали, отобрав у них оружие. Последовал приказ, чтобы группа эмиров, которые были с царевичами, остановилась за пределами ставки, всех их задержали, а царевичи, совершив девять раз «тикшимиши», отправились внутрь ставки. Три дня они пировали, у них ничего не спрашивали. На четвертый день они пришли во дворец и намеревались уехать. От Менгу-каана прибыл посланец [со словами]: «На сегодня задержитесь», и тотчас же прибыл другой [с приказанием], чтобы все нукеры и воины, которые находятся при них, отправились по своим «тысячам», сотням и десяткам в свой лагерь, а если хоть один останется здесь на ночь, — подвергнуть его наказанию. Согласно приказу все вернулись, а царевичи остались одни, и для охраны к ним назначили целый отряд.
Рассказ о прибытии Менгу-каана в ставку Чингиз-хана и о судебном допросе царевичей лично им самим со всей тщательностью
|A 159а, S 376| На другой день Менгу-каан прибыл в ставку Чингиз-хана, воссел на скамью и самолично судил царевичей и Ширамуна и допрашивал [их]: «Так о вас говорят, и хотя [это] не представляется достоверным и понятным и разумом это не воспринимается, но [все же] необходимо это обсудить и выяснить путем откровенной беседы, дабы лицо правды очистилось от пыли сомнения и подозрения. Если [это] окажется наговором и клеветой, то лжец и клеветник увидит возмездие, дабы у людей возникло [должное] уважение». Царевичи отрицали: «Нам об этом деле ничего не известно». Менгу-каан приказал представить атабека Ширамуна по имени …, и допросил его. [Тот] запирался. [Тогда] он приказал допросить его под палками. [Атабек] признался и сказал: «Царевичи [ничего] не знают, [это] мы, эмиры, составили заговор, [но] воцарение Менгу-каана помешало [этому]», — [затем] он бросился на меч и погиб.
Рассказ о судебном допросе Мункасар-нойоном эмиров, замысливших с царевичами измену
На другой день [Менгу-каан] приказал группу таких нойонов и эмиров, как Илджидай-нойон, Бубал старший, Джики, Кулджай, Саркан, Бубал младший, Туган и Йисур, из которых каждый воображал себя таким высоким, что [даже] горнему небу до него не достать, и группу других эмиров-темников и войсковых начальников, перечисление коих надолго бы затянулось, — всех задержать, а судье эмиру Мункасару приказал сесть и вместе с некоторыми другими эмирами начать розыск и допрос. Несколько дней чинили суд по тому делу; допрашивали очень тонко, пока в конце концов в словах тех людей не появилось противоречие и не исчезло всякое сомнение в их непокорности. Они все единодушно сознались и повинились в своем преступлении: «Такой сговор мы составили и |A 159б, S 377| замыслили измену». Менгу-каан хотел по своему прославленному обычаю пожаловать им прощение и помилование, [но] царевичи, нойоны и эмиры сказали, что промедление и отказ воспользоваться таким удобным случаем для устранения противника является далеким от правильного пути.
Стихи
На то место, где тебе надо что-либо выжечь,
бесполезно класть целебный пластырь.
Так как Менгу-каан знал, что речь их от чистого сердца, а не из корысти и лицемерия, то приказал всех [изменников] заковать и заключить в острог. Несколько дней он обдумывал их дело. Однажды, [когда] он сидел во дворце на троне, он приказал эмирам и столпам державы, чтобы каждый [из них] рассказал какой-нибудь билик о преступниках из того, что он видел или слышал. И каждый по мере своего разума и сообразно чину что-нибудь говорил, но ни один [ответ] не пришелся ему по душе. На последних местах собрания стоял Махмуд Ялавач. Менгу-каан спросил: «Почему тот дед ничего не говорит?». [Махмуду] Ялавачу сказали: «Выйди вперед и молви слово». Он ответил: «В присутствии государя лучше слушать, чем говорить, но я знаю один рассказ, и если будет [на то] соизволение, я расскажу». Менгу-каан промолвил: «Говори». Тот сказал: «Когда Искандер[552] покорил большую часть государства мира, он захотел пойти на Хиндустан. Эмиры и вельможи его государства сошли с пути повиновения и подчинения, и каждый [из них] претендовал на независимость и самовластие. Искандер ничего не мог [с ними] сделать, послал гонца в Рум к Аристотелю, открыл [ему] обстоятельства своеволия и непокорности своих эмиров и спросил, какие есть против этого меры. Аристотель вместе с гонцом вошел в сад и приказал выкопать деревья с большими корнями и на их место посадить маленькие, слабые деревца, а ответа гонцу не дал. Удрученный гонец вернулся к Искандеру и сказал: „Он [Аристотель] никакого ответа не дал". Искандер спросил: „Что ты у него видел?". [Гонец] ответил: „Он пришел в сад, выкапывал крупные деревья, а на их место сажал маленькие ветки". Искандер сказал: „Он дал ответ, но ты не понял". Он предал смерти самовластных насильников-эмиров, а на их места поставил их сыновей».
Менгу-каану этот рассказ крайне понравился, он понял, что тех людей следует уничтожить, а вместо них держать других людей. Он приказал предать мечу наказания тех заключенных эмиров, замышлявших измену и побуждавших царевичей к ослушанию и [тем] бросивших их в пучину таких преступлений. [Таких] оказалось семьдесят семь человек. Всех их казнили, в том числе двух сыновей Илджидая, умертвили вбиванием в рот камней. Отца их захватили в Бадгисе[553] и привели к Бату, [где] он соединился со [своими] сыновьями. Вот и все!
Рассказ о прибытии Йисун-Буки, сына[554] Чагатая, жены его Тогашай и Бури; описание их состояния
Йисун-Бука, его жена Тогашай и Бури тоже прибыли. Оставив все войска в пути, они прибыли сами с тридцатью всадниками. Бури вместе с послами отправили к Бату, который после подтверждения [его] вины предал его смерти. Тогашай-хатун судил Кара-Хулагу, который приказал растоптать ее[555] ногами в присутствии Йисун-Буки и [этим] исцелил [свою] грудь от давней злобы. Так как Кадак-нойон знал, что подстрекателем той смуты был он и что [это] он поднял пыль того озверения и что исправить это не в его силах, он собрался бежать, вдруг точно ангелы смерти, нагрянули приставы августейшей особы [каана].
Полустишие
Другие все ушли, теперь твой черед.
Так как он притворился больным, его посадили на повозку и привезли. Когда он прибыл
