говорит Солн. — Занятная была история.
И молчит — и за Враном следует. Шагом мягким, бесшумным почти — все люты так по земле ходят, кажется порой, когда за тобой идёт кто-то, что отстал он уже, в лесу растворился, нет его уже позади тебя — а обернёшься, и тут он всё ещё.
Не выдерживает Вран вскоре. Правда к Солну разворачивается, останавливаясь.
— И что за история?
Усмехается Солн. Рубаха его тёмная со штанами почти с чащей окружающей сливаются, одно лицо бело-серым пятном выделяется, остатками снега грязного, тающего оттеняется — лежит этот снег клочьями беспорядочными то тут, то там, у корней елей собирается, на льду последнем ручейка покоится. Не похож Солн совсем на Баю, хоть и дядя он её — а вот на Сивера дюже как похож. Та же кожа бледная, не смуглая совсем, те же глаза пронзительно-голубые — в потёмках сгущающихся словно двойник Сивера перед Враном стоит, только повзрослевший, несколько десятков лет набравший.
— Ты иди, иди, — говорит Солн. — Иди, а я с тобой вровень пойду. Нехорошо волчиц лишний миг ждать заставлять.
— Нехорошо, — настороженно Вран соглашается. — Но и нехорошо к ним тех приводить, кого не ждали они совсем.
Ещё веселее Солн усмехается.
— Не беспокойся, не нарушу я вашего уединения, — отвечает он, Врана в плечо подталкивая. — Только скажу тебе кое-что — и сразу восвояси уйду, задания твои на утро подготовить.
— Задания, — повторяет Вран, и самому ему усмехнуться хочется — печально. — И что, по-вашему, толку в этих заданиях, если всё равно один человек их проверяет?
— Ну, не задания она проверяет, а то, что получаешь ты благодаря им, — замечает Солн.
— Отказ я благодаря им получу ещё один, учитель, — бормочет Вран, вновь с места трогаясь. — А перед этим — представление затейливое о том, как дюжина лиц меня судить собралась, да за одной из них только слово решающее остаётся. И в чём же смысл тогда собраний этих, в чём смысл тогда старейшин ваших? Чтобы они Лесьяру голосами своими, как птицы певчие, развлекали? Чтобы смехом её веселье поддерживали, когда перепутаю я Соплежуя из Грязнозадья с Миложопкой из Рвотных сопок?
— Сто раз я тебе уже говорил, что старейшины наши ничего не решают, — миролюбиво ему Солн отвечает. — Видно, и впрямь опростоволосились мы с обучением нашим, если в сто первый ты вопрос этот поднимаешь. От того, что право голоса у стариков в деревне твоей было, не появится оно у них здесь — отдыхают наши старики, век свой спокойно доживают, ко встрече с предками, с Соплежуями из Грязнозадья и Миложопками из Рвотных сопок, готовятся. Сколько воздух разглагольствованиями своими не сотрясай — не изменится это.
— Что ж, очень жаль, — отвечает Вран.
— Но есть в этом и светлая сторона. Пусть к старейшинам Лесьяра и не прислушивается, но голосам предков внимает исправно. На этом Бая и сыграла.
— И как же?
— Поведала Бая матери историю дивную, — с усмешкой Солн начинает, — как во время сна на кургане общего, когда вместе с Лесьярой и Искрой они весну встречали да предкам дань отдавали, пришла к Бае Миложопка одна и сказала, что не на то совсем Бая время тратит. Что живёт не то в лесу, не то в деревне не то волк, не то человек — половинчатое что-то, между двумя половинками и поселившееся. И сказала Миложопка, что должна Бая полумужу, полуволку этому помочь, своим примером на путь верный его направить, самого себя через волчицу другую, сердцем ему предназначенную, помочь позн…
— Сердцем предназначенную? — моргает Вран.
— Ну, что-то такое там точно было, — кивает Солн. — Много чего там, на самом деле, было — и ещё больше, скорее всего, Лесьяра от Радея даже укрыла, что уж о Сивере говорить. Но, по словам Сивера, такой рассказ у Баи ладный получился, такой чувственный, что сразу Лесьяра заподозрила: не так что-то с ним. Предки у нас, знаешь ли… не дюже разговорчивы. Врываются в твой разум затуманенный, рявкнут что-то на ухо тебе, воем сон расколют — и гадай потом, что им от тебя нужно. Но возмутилась Бая: ужели мать во лжи её смеет обвинять? Видела Бая Миложопку воочию, очень она одну из глав прежних, в дереве вырезанных, ей напомн…
Осекается Солн. На месте замирает, ноздри чутко раздувая.
— Что? — растерянно Вран спрашивает.
— Ну-ка, — Солн говорит.
И вдруг в самую гущу деревьев стремительно сворачивает, больше ни слова Врану не сказав.
Совсем в другую сторону Врану надо, но не оставаться же ему тут одному? Бросается Вран за Солном, благо, что не так быстро Солн вперёд несётся, как люты умеют, — щадит Врана, наверное.
Первым Вран тоже запах чувствует.
Домом пахнет. Сеном пахнет, шерстью короткой скотиньей, теплом слегка, навозом — тоже слегка.
И почему-то железом.
Расступаются деревья, на прогалину обширную Солн выскакивает — знает Вран, что полно здесь еланей, лесными полянами притворяющихся и болотом топким под ногами разверзающихся, хочет было Солну об этом сказать — и видит то, на чей запах Солн шёл.
Лежит посреди прогалины корова на боку. Обычная бурёнка, не большая, не маленькая, грязно-рыжая — таких коров в деревне Врана целый хлев, повезло деревне с коровами, ни от хворей они не мрут, ни от голода. Верили в деревне: потому это, что ведунье всегда первую крынку молока приносили, вот и задаривали общину волки коровами — чтобы бабушке мудрой приятное сделать.
Теперь, видимо, в обратную сторону дары обернулись.
Лежит посреди прогалины корова на боку, да не просто так лежит — в лужи крови собственной. Запеклась кровь уже, подсохла, весь снег пропитала, следы сапог неподалёку залила — много таких следов вокруг, один на другой наступает, один за другим проезжается: бодалась, похоже, корова, пока ей горло резали.
Горло резали. Вран медленно круп огибает, к горлу приглядывается: ну да, ровно туда и целились.
Вздымается тяжело бок рыжий, плотный, откормленный, следят за Враном глаза, мутной поволокой уж покрывшиеся, валит тонкой струйкой пар из ноздрей тёплых, широких: жива ещё. Специально, видать, не добили. Волкам честь отдали.
И сколько же тащили они её сюда, болваны упёртые? От самой деревни же вели, в лес углубились, не на опушке, как обычно, оставили — в половине дня ходьбы неспешной от дома оказались, да ещё и в месте таком, о котором Вран до жизни своей у порога лютьего и не подозревал.
— Далеко забрались, — задумчиво Солн говорит. — Старательные какие. И это всё нам?
Вроде бы и шутит он, а вроде бы и не весело ему совсем.
