мечты —
Получить другое зданье,
Этот зов издалека
Буду ждать, как милость божью.
Снова с трепетом и дрожью
Стать хочу я молодежью,
Ожидающей звонка.
И у сказки нет конца,
И душа не отлетела.
Взяв ее из рук отца,
Ты вдохнешь в другое тело.
Пусть художники снуют —
Тут халтура, там — зарплата.
Жизнь нелепа и горбата,
Но стоит среди Арбата
Наш вернувшийся приют.
Неподвластные огню
Наши детские игрушки —
В ресторане — то меню,
И у входа — те старушки.
В окнах мечутся огни,
И среди мероприятья
Мы забудем про проклятья
И в объятья — словно братья…
— О, надо идти!
Позвони мне, позвони…
«В МОСКВЕ, В САМОМ ЛУЧШЕМ РАЙОНЕ…»
При Гильдии киноактеров существует ансамбль «Генофонд». В его звездном составе — Евгений Жариков, Александр Голобородько, Игорь Старыгин, Борис Химичев, Борис Клюев, Аристарх Ливанов и многие другие замечательные актеры. Ансамбль выходит на сцену по случаю юбилеев и памятных дат и исполняет торжественные, но при этом очень смешные песни. Руководит «Генофондом» талантливый человек — Борис Львович.
Я помню «капустники» Дома актера прежних лет, но такого мужского хора — с такими известными лицами и таким уровнем текстов — никогда не было. Я считаю это открытием в искусстве. То, что делает Боря Львович, — новый и очень трудный жанр.
Хочу привести здесь одну из исполненных «Генофондом» песен, в которую удалось уложить всю жизнь — мою и Дома актера.
(«В Москве, в самом лучшем районе»)
В Москве, в самом лучшем районе,
Стоял первый дом от угла.
Дурачась, играя, фасоня,
В нем муза театра жила.
Утесова, Райкина, Плятта
Там ждали подмостки всегда.
И мы, молодые ребята,
Порой пробирались туда.
Встречал ресторан нас, как близких,
И ставил лишь только своим
Капустку на стол по-гурийски,
Селедку с лучком золотым.
А вот — по-суворовски мясо
И сельдь бородинская тут…
Сейчас, вроде, выбора — масса,
А вспомнишь — так слюнки текут!
(«Враги сожгли родную хату»)
Враги сожгли родную хату
И ей владеют с этих пор.
Туда не ходим мы, ребята,
Хоть называется «Актер».
Чтоб театральному народу
Купить там галстук и трусы,
Должны не меньше, чем полгода,
Искусство в массы мы нести!
Без дома жить не могут люди!
Забудем ли когда-нибудь,
Как Эскина могучей грудью
Нам пробивала к счастью путь?
Как мы, артисты и поэты,
Таскали лозунги за ней,
Чтоб отдала нам Власть Советов
Свой Революции музей!
Приют нам вряд ли б обломился,
Но, видно, есть на свете Бог:
Союз Советский развалился,
Чем очень Эскиной помог!
Губенко тут случился, кстати,
Проблему росчерком решил,
И Министерством на Арбате
Нас, уходя, благословил!
(«Комсомольцы — добровольцы»)
«Генофонд» наш и дерзок, и крут,
Но тебе заявляем без лести:
Пусть хоть все президенты уйдут,
Лишь бы ты оставалась на месте!
Лишь вчера голосовали —
За кого — нынче вспомним едва ли…
А тебя мы навеки избрали,
Да и ты нас избрала в пути.
Хоть мы очень знамениты,
В душах чувство цыплячье сокрыто:
Быть всегда под крылом Маргариты —
Только так можно счастье найти!
ПОЭМА ПЕТРА ФОМЕНКО
Когда на одном из юбилеев Дома актера Петр Наумович Фоменко стал читать со сцены посвященную папе, мне и Дому актера поэму, я была потрясена. Может, это самая большая моя гордость.
Выступление Петр Наумович предварил такими словами: «Первый, и дай Бог, последний раз позволил себе что-то написать. В Доме актера мы свили себе гнездо. И, думаю, Маргарита простит нам и это затянувшееся бытие в ее Доме, и некоторое амикошонство, которое я сейчас себе позволю. Я буду краток. Поэма. Александр Блок. „Возмездие“».
Плод больного воображения
Ну, пойдем, старая кляча, ломать своего Шекспира.
Эдмонд Кин (он же A.M. Эски́н)
Когда ты загнан и забит
Людьми, заботой иль тоскою;
Когда под гробовой доскою
Все, что тебя пленяло, спит…
Тогда — остановись на миг
Пред домом на Арбате Старом,
Войди в подъезд —
Горячим паром
Тебя согреет он, и крик
Исторгнет вдруг душа больная,
Навстречу — женщина шальная,
Открыв объятья, как родная.
Да кто ж ты?
«Я? Я домовая.
Войди в мой дом и все забудь,
С бедой мы вместе как-нибудь
На этаже седьмом поладим.
Ты пьешь? Ах, нет! Тогда не сладим.
Быть домовой — такая ноша».
«А как зовут тебя?» —
«Маргоша».
Так начинался наш роман.
Мы с ней спустились в ресторан.
Я развязал. И с домовой
Из праха бес восстал, и вой
Вдруг исторгает домовая,
С себя одежду всю срывая,
Меня в объятья заключая.
«Где Рубенс? — трубно возглашает.
Лишь он с натурой совладает
Своею кистью.
Где же он?»
Но обрывается вдруг сон.
Вахтер из теплого преддверья
Меня выбрасывает вон,
Лишая веры и доверья.
Кто истолкует мне мой сон?
Хороший он иль нехороший?
Что наяву сулит мне он?
И, наконец, где ты, Маргоша?
И вот стоишь ты, чуть не плача,
И нет ни посоха, ни лиры.
Ступай же, старая ты кляча,
Опять ломать свово Шекспира.
Кто ты? Кто я?
Я — Эдмонд Кин.
Нет, ты не
