Медленно… чертовски медленно Макаров стянул зубами мясной кусочек со столового прибора.
Лишь тогда Лена поняла, что может снова дышать.
«Господи! Он ест из моих рук! Ест. Из моих. Рук! Это не сон? Реальность? Ущипните меня! Немедленно ущипнете! Иначе в жизни не поверю!»
Нервно хихикнув, она зачем-то дотронулась до его щеки, будто смахивая с лица несуществующие крошки. Видимо, зря. Мужчина вздрогнул и ощутимо напрягся всем телом. Его и без того твердые мышцы сейчас напоминали металлические канаты. Ее игривое настроение как ветром сдуло.
Виктор Эдуардович аккуратно пересадил Лену со своих колен на диван, а сам, надрывно пожирая кислород легкими, уставился в потолок.
Отдышавшись, он громко оповестил обслуживающий персонал:
— Мы уходим! Счет, пожалуйста!
— Вы уверены? — уточнила она чуть слышно. — До звонка еще пятнадцать минут. А с учетом перемены — все тридцать. Можем…
— Нет! — прозвучало бескомпромиссно. — Пора возвращаться!
Возражать она не стала.
Особенно после того, как заработала его недовольный рык в свой адрес, когда попыталась заплатить за себя сама. Тем не менее, стоило им оказаться на улице, настроение Макарова резко улучшилось. Возвращаясь в университет, они всю дорогу болтали о разной ерунде, всячески избегая в разговоре острых углов и нежелательных тем.
Мужчина расспрашивал Лену о ее увлечениях, хобби, планах на будущее.
Лишь один вопрос заставил девушку немного задуматься:
— Интересно, как же ты относишься к детям?
Белова ответила не сразу, но честно.
— Без понятия! Мне еще не приходилось с ними тесно контактировать!
На ее признание Виктор Эдуардович беззлобно рассмеялся:
— Еще неизвестно, кто от этого больше выиграл: ты или они!
Девушка тоже расхохоталась. Искренне и задорно.
— Как вы себя чувствуете? — будто бы невзначай поинтересовалась Лена, когда они практически дошли до университетского крыльца.
— А как обычно себя чувствует человек, обожравшийся виагры?
— Не знаю… но очень надеюсь, что вам уже лучше…
— Вот и надейся!
— А…
— А я справлюсь.
— С чем справишься, милый? — внезапно раздался поблизости до жути знакомый женский голос. На пороге института их поджидала Татьяна.
* * *
Лена замерла на месте как вкопанная, с затаенным ужасом взирая на макаровскую пассию широко распахнутыми глазами. Виктор Эдуардович по инерции сделал еще шаг вперед и тоже остановился, недоуменно хмуря брови. Таня в свою очередь пристально разглядывала их обоих, натянув на лицо непринужденную, но явно фальшивую улыбку. И чем больше подтверждений каким-то своим собственным теориям она находила в их внешности, тем шире растягивались ее губы.
Тем холоднее становился взгляд. Тем сильнее учащалось дыхание.
Сперва она с головы до ног «просканировала» Макарова, заостряя особое внимание на рубашке, неопрятно выпущенной наружу, и на той части тела, которую та целомудренно прикрывала от излишне любопытных глаз. А затем, надменно прищурившись, макаровская брюнетка переключилась на Белову. И в тот же миг Лене показалось, будто она угодила под грузовик.
Тяжелый. Многотонный. Несущийся на полной скорости.
Ибо Татьяна зыркнула на нее так, будто собиралась незамедлительно вырвать ее бедное, сжавшееся до предела сердце прямо из груди. В глубине тех темных глаз было столько злости, презрения и гнева, что у Лены волосы на затылке зашевелились, и по телу пробежала нервная дрожь.
Нет, она не испугалась в прямом смысле этого слова.
«Хотя, наверное, стоило бы…»
Однако опасность, исходящую от девушки, почувствовала нутром.
Прямо на каком-то интуитивно-животном, примитивном уровне.
Потому и холодок тревоги промчался вдоль позвоночника.
Потому пальцы заледенели и затряслись, как у алкоголички со стажем.
А во рту стало сухо до боли. До противной горечи.
«Как же я могла о тебе забыть? Как я могла забыть о твоем существовании? Как, черт подери? Где были мои мозги?»
В горле встал ком. Гортань нещадно жгло и будто острыми иголками царапало всякий раз, когда Белова пыталась сделать полноценный вдох.
«Нет! Только не это! Только не сейчас! Он же еще под… Боже, что я наделала? Я ведь собственными руками ее к нему… не реветь! Не реветь! Все будет хорошо! Впрочем, кого я обманываю? Они все равно переспят! Не сейчас, так позже. Дома. И с виагрой, и без. И ночью, и днем. И снова! А я? Я… просто оказалась рядом, когда он сильно нуждался в сексе… вот и все!»
Сохранять самообладание было зверски сложно. Особенно, когда Таня приблизилась вплотную к Виктору Эдуардовичу и демонстративно положила свою ладонь с кроваво-красным маникюром на крепкую мужскую грудь. На ту самую, к которой совсем недавно Лена прижималась своей обнаженной разгоряченной кожей и одержимо зацеловывала сантиметр за сантиметром.
«Ха-ха! Кто-нибудь, скорее сотрите мне память! И выколите мне глаза! Я не в силах наблюдать, как она прикасается к нему! Это слишком… больно!»
От нервного истерического припадка Лену спасло лишь одно: Макаров сразу же отвел от себя руку своей пассии. А после холодно поинтересовался:
— Как ты здесь оказалась?
— Решила сделать тебе… сюрприз. Приятно знать, что он удался, и ты так сильно рад меня видеть, — кокетливо заморгав ресницами, девушка слегка приподняла край его рубашки. — Оу! И не только ты!
Белова дернулась, ощущая себя так, будто угодила в бочку с кислотой, которая безжалостно разъедала все ее внутренности и причиняла нестерпимые муки, медленно добираясь до сердца. Она даже не разобрала, что ответил на это громкое заявление Виктор Эдуардович, когда раздраженно вырвал из рук Тани конец своей рубашки. Точно пришибленная, девушка таращилась на эту парочку, думая лишь об одном:
«Что я здесь забыла? Нет! Это выше моих сил! Я так больше… не могу!»
Судорожно всхлипнув, Лена медленно поплелась к двери шаткой походкой.
— Белова, ты куда? — в ту же секунду отреагировал Макаров.
Но и Татьяна не осталась в стороне, вставив свои три копейки:
— Правильно девочка поступает. Воспитанно и тактично. Зачем ей присутствовать при нашем семейном разговоре? Это лишнее. Пусть идет.
«Ах, семейном? Ну, ладно, сучка! Как скажешь!»
От удрученного состояния в состояние лютого бешенства Лена пришла по щелчку пальцев. Гордо расправив плечи, надменно вскинув подбородок и всячески игнорируя присутствие макаровской плоской выдры, она холодно улыбнулась, расстегивая три верхние пуговицы на своей блузке:
