республик, но даже о простой необходимости изучения национальных языков на данной территории. Что касается национальных движений в Балтийских республиках, то они отказывались от обсуждения советских Конституций, считая их заведомо нелегитимными. Националисты Эстонии, Латвии и Литвы в то время добивались публикации секретных протоколов к пакту Молотова — Риббентропа как свидетельства изначальной незаконности самого факта включения этих республик в состав СССР[420]. Впрочем, эти инициативы не вызывали значительной протестной активности представителей титульных национальностей в 1978 году. Вряд ли этому можно удивляться после массовых депортаций 1940‐х и 1950‐х годов. Однако спустя всего лишь десятилетие, в 1987–1988 годах, ситуация кардинально изменилась: в сознательную жизнь и в политику пришло новое «непоротое поколение», и республики Балтии выступили пионерами «парада суверенитетов» в СССР. Первым требованием Народных фронтов, возникших тогда в регионе, была защита национальных языков и возрождения наций, выступавшая мощным средством политической мобилизации масс.
Невыученные уроки истории
Итак, практика государственного управления брежневской эпохи хоть и не явилась непосредственной причиной распада Советского Союза, но стала катализатором накопления следующих дезинтеграционных факторов: а) «обособления» республиканских элит от центра; б) «олигархизации» властных элит — формирования патримониальных сообществ бюрократии, монополизирующей власть в союзе с теневым бизнесом; в) формирования национал-диссидентского движения во многих республиках, сумевшего предложить альтернативный дискурс слабеющей советской, коммунистической идеологии — дискурс «национального возрождения» в независимых государствах.
После распада СССР лишь в немногих бывших союзных республиках к власти пришли силы, которые в советское время могли квалифицироваться как национал-диссиденты, и только в республиках Балтии они и их наследники сумели в последующее тридцатилетие удержать власть демократическим путем. Во всех прочих республиках бывшего Союза основным бенефициаром распада Советского Союза и обретенной республиками независимости стала бывшая советско-коммунистическая бюрократия, которая как раз в годы застоя получила беспрецедентные возможности приватизации своих республиканских «уделов». На мой взгляд, и в республиках нынешней Российской Федерации сохраняется возможность повторения советского сценария приватизации региональными элитами власти и значительной части общественных благ, пока не развились эффективные преграды для такого сценария в виде реальной ответственности элит перед обществом и общественного контроля над бюрократией. Сохраняется в нынешней России, по крайней мере в ряде ее республик, и вероятность роста национал-диссидентских групп.
Уроки повторяющихся циклов смены исторических эпох «реформ» и «контрреформ» все еще слабо осмыслены, хотя такая смена проявилась и в постсоветское время. В российском общественном мнении 1990‐е годы воспринимаются преимущественно как эпоха дезорганизующих перемен («хаос 90‐х»), а 2000‐е, напротив, предстают как эпоха стабилизации государственного управления, восстановления вертикали власти и единства страны.
Разумеется, современная «эпоха стабильности» во многом отличается от брежневской, но есть между ними и некоторое сущностное сходство. Например, в сфере национальной политики в обоих случаях проявлялось:
— тяготение государственного управления к форсированной и во многом показной национально-государственной интеграции общества, проявившееся в государственных идеологемах, как в концепции «советский народ — новая историческая общность», представленной в Конституции 1977 года, так и в современной идее «единой российской нации», запечатленной в «Стратегии государственной национальной политики до 2025 года». Первая идея не соответствовала преобладающей идентификации титульных групп в национальных республиках СССР, ставших вскоре независимыми государствами; вторая — плохо приживается в тех республиках Российской Федерации, в которых преобладает не общегражданская, а регионально-этническая идентичность[421];
— ориентация управленцев в такой форсированной интеграции в основном на дискурсивные практики. Обе концепции («советский народ» и «российская нация») отражают не столько реальные усилия государства по развитию горизонтальных гражданских связей между индивидами и этническими группами, сколько информационно-символические практики, имитирующие в декларациях несуществующее единство и маскирующее межгрупповые противоречия;
— использование преимущественно запретительно-ограничительных инструментов для форсирования национально-государственного единства. В нынешние времена центральная (федеральная) власть не предпринимает открытых попыток отменить норму о «государственном языке республик» в республиканских Конституциях, но принимает решение о необязательном (сугубо добровольном) изучении таких языков. Президент России 20 июля 2017 года поручил Генпрокуратуре проверить добровольность изучения республиканских государственных языков[422], хотя соответствующие поправки в закон об образовании (ст. 14 «Язык образования») были внесены лишь в июле 2021 года[423].
Трудно понять, как может функционировать язык в качестве «государственного», если граждане не обучены его использовать и не владеют им. Вот русский язык как государственный является обязательным для изучения, что абсолютно логично. В далекие 1950‐е годы даже советские партийные лидеры, назначенные Кремлем руководить Балтийскими республиками, понимали, что если не требовать от русскоязычного населения овладения языком титульных национальностей, то такие языки станут проигрывать конкуренцию русскому, а у местных жителей будет нарастать недовольство русификацией. Вот и решение президента Путина о государственных языках республик вызвало протесты среди этнических элит. Правда, недовольство проявилось не во всех республиках Федерации, да и там, где оно стало заметным (республики Татарстан, Башкортостан, Коми и Чувашия), это недовольство не породило массовых волнений и уж тем более не создало угрозы целостности страны. Вместе с тем стоит напомнить еще один исторический урок советского государственного управления, который преподали республики Балтии. Нарастание протестной активности местных национальных групп за время между 1978 и 1987 годами подтвердило давнюю историческую закономерность — национальные обиды, как правило, не забываются, они могут быть отложены в массовом сознании на десятки лет, а затем, в периоды системных кризисов, вновь оживляются усилиями национальных элит. Эксплуатация национальных обид обычно проявляется во времена, наихудшие для сохранения целостности страны и наилучшие для проявления национал-сепаратизма.
10. Постсоветская Россия: «парад суверенитетов» и федеративные соглашения (1990–1994)
О соотношении национализма и бюрократической автономизации в «параде суверенитетов» российских республик (1990–1992)
В предыдущих разделах, анализируя соотношение только двух факторов дезинтеграции Советского Союза — сугубо этнополитического фактора (активность национальных движений) и слабо связанного с этнической мобилизацией фактора бюрократического суверенитизма, понимаемого прежде всего как желание республиканских элит освободиться от контроля со стороны Кремля. Время перестройки (1987–1991) добавило новые составляющие в комплекс факторов дезинтеграции. Прежде всего, впервые проявился дух «гласности» и свободы самовыражения, «миллионы граждан СССР осознали, что могут выражать свое собственное мнение и даже несогласие с властью»[424]. При этом уровень протестных настроений, критических оценок советской системы нарастал стремительно и почти повсеместно. Об этом свидетельствуют результаты исследования по проекту «Человек Советский» первого в СССР центра по изучению общественного мнения — ВЦИОМ[425]. Они показали, что доля опрошенных, выразивших согласие с со следующим утверждением: «В результате коммунистической революции страна оказалась на обочине истории и принесла людям лишь нищету, страдания и массовые репрессии», в 1989 году не превышала 7 %, а к 1991‐му уже составляла более половины населения страны (57 % респондентов)[426].
Одновременно стали проявляться
