Книга Смута - Ник Перумов

— Но почему? — вдруг вмешался Жадов. — Рабочие наши правы. Мы зачем революцию делали? Чтоб буржуи в этой вашей «Вене» жрали да пили?

— Сходили бы сами, товарищ Михаил, с Ириной Ивановной, — парировал Яков, — тогда б не говорили такого. Кухня там превосходная, несмотря ни на что. Цены взлетели, конечно…

— Но для тебя, начотдела печати, у них всегда особый столик накрыт, так? — не сдавался комиссар. — Думаешь, не знаем, как ты там чаи гоняешь, «работаешь с газетами»?

Яша Апфельберг слегка побледнел, но за словом в карман не полез:

— Я, товарищ Михаил, с печатью — которая есть острейшее оружие партии, как говорит товарищ Ленин! — работаю, теми методами, которые действенны. Вот почему даже буржуазные газеты о нашем перевороте пишет если не сочувственно, то вполне нейтрально!..

— Тихо, тихо, отставить споры! — поднял руку Благоев, видя, что побагровевший комиссар собирается ответить. — Не в «Вене» дело, товарищ Жадов, а в том, что сейчас крестьяне хлеб охотно продают, потому что заводы работают, поборов стало меньше, можно, расторговавшись, домой с гостинцами приехать. А отмени-ка торговлю, думаете, земледелец вот точно так же станет в города продукты везти?.. Расцветет спекуляция, и никакие оперативные отделы, — кивок в сторону Войковского, — ничего тут не сделают, потому что торговать и меняться всем, чем можно и чем нельзя, станут абсолютно все.

— Вы словно сами всё это видели, товарищ Благоев, — заметила Ирина Ивановна.

Товарищ Благоев ответил острым, внимательным, испытующим взглядом.

— Это элементарная логика, товарищ Шульц.

— Так в чём же наша задача? — негромко, но очень внушительно поинтересовался молчавший до этого Ягода.

— Задаче Чрезвычайной комиссии — борьба с саботажем и иными проявлениями контрреволюции, Генрих Григорьевич. Убеждения наших товарищей могут и должны становиться предметом дискуссии, но не выливаться в практическую плоскость. Бывший император на юге только и ждёт этой нашей ошибки.

— Но на питерских заводах и впрямь неспокойно, — упорствовал комиссар. — Недоволен народ. Смотрит на «коммерческие цены» да локти кусает. Тут тебе икра черная, тут тебе икра красная, тут тебе балык, тут тебе всё, что угодно. А по карточкам такого не отпускают! А буржуи жрут в три горла! А жалованье хоть и растёт, но за ценами всё равно не успевает!

— Товарищ Жадов слишком упрощённо трактует текущий момент, — вкрадчиво прошелестел Генрих Ягода.

— Не мастер я трактовать моменты! — покраснел комиссар. — Мне бы классового врага, я б его мигом!.. Уж лучше на фронте, на юге, чем вот так здесь в «моментах» разбираться!..

— Это лишнее, — твердо прервал спор Благоев. — Ваш батальон нужен здесь, товарищ Жадов. Я сильно подозреваю, что завтра на заседании ЦК будет предпринята попытка протащить решение о введении «коммунизма».

— Решению ЦК мы, конечно же, подчинимся… — прежним тихим голосом заявил Ягода.

— Разумеется. Демократический централизм означает полную свободу дискуссии до принятия решения и строгую дисциплину при его исполнении, когда решение уже принято, — слегка улыбнулся Благоев.

— Тогда зачем мы здесь, Благомир Тодорович?

— Потому что, если за решение проголосовало большинство, решение от этого не становится само по себе ни правильным, ни разумным! — Благоев вдруг резко вскинул руку, голос его стал низким, угрожающим. — Потому что большинство может оказаться в плену иллюзий. Прекрасных иллюзий, не спорю, иллюзий, где все с энтузиазмом трудятся ради хлебной пайки и живут мечтами о мировой революции.

— Вы хотите сказать, товарищ председатель, что руководство ЦК нашей партии оказалось в плену опасных иллюзий? — осторожно, медленно проговорил Ягода, таким голосом, что у Ирины Ивановны Шульц пальцы сами собой сжали рукоять браунинга в расстёгнутом ридикюле.

— Именно это, товарищи, я и хочу сказать, и говорю! — рубанул ладонью Благоев. — И наша задача, товарищи, как и вчера, так и сегодня, и завтра — это защитить завоевания революции. Потому что подобного рода ошибки могут оттолкнуть от нас самого важного союзника — крестьянина-середняка, который сейчас и кормит пролетариат в городах; ошибки дадут важнейшие козыря в руки наших врагов, окопавшихся на юге. Нам надо победить без гражданской войны, без разрухи, без миллионов погибших и миллионов эмигрировавших. В этом — защита нашей революции! Революции, а не резолюции, даже если это резолюция ЦК.

Слова Благоева подействовали. Его слушали, затаив дыхание.

— Особый отдел готов действовать, — первым поднялся Ягода.

— Благодарю, Генрих Григорьевич, иного и не ожидал, — кивнул Благоев.

— Оперативный отдел тоже не подведёт, — Войковский закряхтел слегка, но тоже поднялся, бодро и достаточно уверенно.

— Что с вашим батальоном, товарищ Жадов?

— Батальон предан идеалам революции, товарищ председатель, — Жадов встал следом за остальными, но глядел хмуро и в сторону. — Но… как я говорил… на питерских заводах брожение… Люди хотят справедливости…

— Это чтобы если у меня чего-то нет, так надо, чтобы и ни у кого б не было? — насмешливо осведомился Яша Апфельберг. — Товарищ Благоев, не сомневайтесь. Отдел печати немедля развернёт самую активную работу. ЦК подконтрольна одна только «Правда», а нам — два десятка других газет.

— Будем разбираться с зачинщиками волнений, — пожал плечами Войковский. — Со всей революционной решительностью, коей так не хватало царским властям.

— П-погодите! — Жадов покраснел, нелепо взмахнул руками. — Вы это что же?!.. Вы это как?.. Вы против партии?! Против Центрального Комитета?! Против наших товарищей, революцию сделавших?

— Революцию, товарищ Жадов, делали мы все, — мягко заметил Ягода. — Каждый на своём месте. Вы сами и телефонную станцию занимали, и Таврический дворец штурмовали. А товарищ Благоев всем руководил. И взятием дворца командовал. И надо разобраться, кто там на заводах воду мутит — действительно ли рабочие, или подосланные агенты царской охранки… то есть агенты сбежавшего царя. Или те, кому и впрямь власть глаза застит, кто спит да свои декреты видит — и чтобы все спины гнули да исполняли?..

Благоев бросил быстрый взгляд на Ягоду — с известным удивлением, словно никак не ожидая от начальника особого отдела подобного красноречия.

— Да какая охранка! — досадливо отмахнулся Жадов. — Простые рабочик, такие же, как и я…

— Вы уверены, товарищ Жадов? Вы лично с ними говорили? С каждым? — продолжал вкрадчиво допытываться начальник особого отдела. — Но даже если и так, даже если каждый из них — самый настоящий пролетарий, во что я, кстати, не верю — даже если так, то льют они сейчас воду на мельницы самой настоящей контрреволюции. И если так — с ними поступать надо со всей революционной суровостью. Вражеской пропаганде не место в красном Петербурге!

Благоев долго и пристально глядел на красного, как вареный рак, Жадова.

— Боюсь, товарищ заместитель, вам и впрямь надо подыскать другую работу, — в голосе зазвучал металл. — Командование батальоном сдадите мне лично. Вот тут у меня лежит… — он зашелестел бумагами, — лежит запрос на решительного и преданного