Плесень вывести несложно.
Она и сама справится. А если нет, позовет Александра. Не откажет, небось.
Положив руку на стену, Василиса прислушалась. И поморщилась. Сила, которая на лошадей отзывалась легко, вновь сделалась тяжела, нетороплива, похожа на густеющий кисель. С киселями она справлялась, так неужели с силою не сладит?
И потоки отозвались.
Не сразу.
Они вспыхивали один за другим и гасли, но постепенно вспышек стало больше, а из тех родились тонкие ниточки силы, что потянулись куда-то вниз. И вспомнилось, что сами кристаллы встраивали в фундамент.
Хорошо, наверное.
Будь они в стене, точно выломали бы. А так… кристаллы пили ее, Василисину, силу, по капле. И никак не могли напиться. Оно и понятно, силы-то в ней жалкие крохи.
Да, надо будет попросить Александра, чтобы приехал.
Потом, когда на вакации отпустят.
Василиса облизала пересохшие губы. Больше отдавать нельзя, иначе она сляжет на пару дней с переутомлением, а что-то подсказывало, что в нынешней ситуации слабость непозволительна. Впрочем, того, что Василиса отдала, хватит на активацию внешнего контура защиты. И Василиса подняла его.
Вот так.
Теперь и домой можно, только… сперва она немного отдохнет. Там, снаружи. Там солнышко, а ее, как обычно, знобит после потери силы. И есть хочется с неимоверной силой. И, кажется, Лялино сало будет весьма себе к месту.
Василиса улыбнулась.
Кружилась голова, а по спине текли холодные струйки пота. И, кажется, она несколько раз останавливалась. Все же следовало аккуратнее силу отдавать. Но что сделано, то сделано. Выбравшись из конюшни, Василиса вдохнула раскаленный сухой воздух.
Хорошо.
И потом тоже было хорошо, когда она просто сидела на постеленном Акимом покрывальце. Он и седло-то порывался снять, чтоб не на голой земле, хотя вовсе не была эта земля холодной. И от седла Василиса отказалась, а от покрывальца не стала. Она ела сало, которое согрелось и чуть подтаяло, сдобрив хлеб жиром и специями. Тот же, влажноватый, ноздреватый, но плотный, упоительно пах хлебом и чесноком, травами, которыми поливали сало. Весело хрустели огурчики.
И жизнь казалась почти прекрасной.
— Приятного аппетита, — раздалось вдруг. И Василиса едва не подавилась. — Прошу прощения…
Демьян Еремеевич спешился и поклон отвесил.
— Не хотел вас напугать.
— Вы не напугали.
Василиса подумала, что ныне уже она выглядит совершенно неподобающе. Костюм запылился, сапоги покрывал толстый слой грязи и подсыхающего навоза. Волосы пропитались нынешней вонью, да и…
Сало опять же.
— Хотите? — Василиса протянула половинку ломтя. На черном ржаном хлебе, испеченном непременно на закваске, — дрожжей Ляля принципиально не признавала — лежали полупрозрачные ломтики с розовыми мраморными прожилками мяса.
— Мне как-то неудобно лишать вас обеда.
— О, я уже сыта. Пожалуй.
— Тогда буду рад, — он протянул седельную сумку. — С другой стороны ваша… Ляля просила передать. Очень волнуется, что вы остались без обеда.
— А вы…
— Я решил вас навестить. Хотел поблагодарить вас за оказанную помощь, но оказалось, что вы уехали.
И Ляля не удержалась, воспользовалась столь удобным случаем.
— Спасибо, — сумку Василиса приняла и подвинулась. — В таком случае прошу вас присоединиться к трапезе…
Пальцы она не облизала.
Сдержалась.
А в сумке обнаружилось несколько глиняных горшочков.
Хлеб.
И козий сыр, нарезанный тончайшими полупрозрачными ломтиками. Фарфоровые тарелки, завернутые в полотенце. Столовое серебро и льняные салфетки, что уж совсем не к месту. Впрочем, у Ляли всегда имелись собственные представления об уместности.
[1] Или ламинит — болезнь, при которой нарушается механизм удержания копытной кости в правильном положении.
Глава 22
Не сказать, чтобы Демьян долго маялся сомнениями. Все ж Всевышний наделил его натурой довольно прямой, местами, если верить матушке и сестрице, довольно-таки косной, не способной к тонким душевным переживаниям.
Решение он принял.
А принявши, приступил к претворению оного в жизнь. Первым делом следовало привести себя в порядок и хоть как-то скрыть треклятого дракона, усы которого, выползшие на шею, за ночь будто бы увеличились. Теперь один выглядывал справа, а другой — слева, протянувшись до самого уха этакой черно-красной извилистой лентой. Перебрав все три рубашки, оставшиеся в шкафу, Демьян пришел к выводу, что ни одна из них это непотребство не прикроет.
Подумал было заглянуть в лавку, благо, имелось их немало, но после от мысли отказался. Это надо будет не просто высокий воротник, а такой, что прямо до ушей. И глядеться этот воротник будет куда как комичнее, нежели просто часть… рисунка.
Демьян вздохнул.
И рубашку надел.
И охотничий костюм из гладкой сизой ткани. Перчатки натянул. Поморщился и снял. Может, конечно, оно не совсем благородно, зато привык он руки свободными чувствовать.
На конюшнях его встретили как родного, и жеребца привели крепкого, тех статей, что ясно указывали на присутствие фризских кровей. Пожалуй, что не просто указывали, пожалуй, что чистым фризом ему не позволяла называться лишь простоватая соловая масть, которая, впрочем, нисколько не портила впечатления.
— С норовом, — предупредил конюх. — Зато ходкий и выносливый. И если поймет, что всадник не вчера в седло сел, то и вести себя будет прилично.
С конем Демьян поладил быстро, тот попытался, конечно, плясать, пошел вбок, явно грозя приложиться к стене, да, почуяв, как натянулись удила, выправился, сделал вид, будто вовсе не собирался пакостничать.
Снизу вдовий дом — вот уж чему не шло название — гляделся едва ли не заброшенным, облепленным темным глянцем винограда, запыленным, одиноким. Но стоило подъехать ближе, как во дворе появилась Ляля.
— А барышни нету, — сказала она, окинувши Демьяна тем самым женским взглядом, который и внимателен, и в меру расчетлив. И видно, был признан он годным, коль Ляля продолжила. — На конюшни отправилась. С этою… инспекцией.
Она кивнула, довольная, что одолела непростое слово.
— И когда вернется, не ведаю.
— Жаль.
— А то… еды-то не прихватила вовсе. Я уж мыслила сама ехать, а тут вы…
И снова уставилась.
А Демьян не стал обманывать ожиданий.
— Буду рад помочь, если, конечно, это будет удобно. И если подскажете, где эти конюшни искать. Я не местный.
