Я уже дернула Стрелу за повод и собиралась умчаться прочь, опасаясь, что идол, чего доброго, оживет и причинит мне зло, однако в то же мгновение услышала тихие, едва различимые голоса. Люди разговаривали, наверное, очень громко, никого не стесняясь, но здесь, на месте капища, были слышны лишь отдельные звуки. Впервые я натыкалась в лесу на такую большую компанию…
Может быть, это и есть те самые контрабандисты?
Нельзя сказать, чтобы я боялась. Друидическая глыба внушала больше опасений. Сейчас во мне проснулось сильное любопытство. Я привязала Стрелу к дереву и, пытаясь ступать как можно тише, пошла на звук голосов, а затем раздвинула тяжелую от росы листву.
Однако то, что я увидела, очень меня разочаровало.
Те оборванные, несчастные бретонцы, сидевшие полукругом на сырой траве, совсем не походили на разбойников.
Они были в грубых суконных рубахах и деревянных башмаках. Лишь немногие имели парусиновые камзолы. С ними были женщины, одетые как бретонские крестьянки: в сабо, в шерстяных платках, перевязанных крест-накрест на груди, от чего женские шеи казались тонкими, как стебли одуванчиков. Здесь были и дети – подростки и даже младенцы – худые, оборванные, бледные, словно только что оправившиеся после долгой болезни. Некоторые из них рыли в земле корни и жевали их. Остальные спали, откинувшись на стволы деревьев и тупо открыв рты.
Я уже и забыла, когда в последний раз видела таких нищих и голодных людей. Может быть, в Санлисе. Или по дороге в Париж. Тогда я встретила целую вереницу голодных безработных, согнанных нуждой с земли и проклинающих свою судьбу.
Какая-то девочка, синеглазая и бледная, что-то бормоча себе под нос, бродила среди кустов ежевики. Тонкими ручонками она срывала ягоды и ела их, слизывая сок с грязных ладошек. Я заметила, что она то и дело потирает ногу об ногу – они у нее были босы и закоченели от холодной росы.
Я, наверно, тоже была такой, когда жила в Тоскане… У девочки была тяжелая копна спутанных волос – совсем как тогда у меня, только я блондинка, а эта крошка обладает настоящим темно-русым сокровищем. У нее такие большие синие глаза… И такой доверчивый взгляд.
Подняв голову, я стала прислушиваться к разговору и заметила среди крестьян знакомого мне человека. Это был виконт де Крессэ.
Он сидел среди вилланов в позе Цицерона и с жаром что-то говорил, явно довольный тем впечатлением, которое производили его слова. Однако теперь он сбавил голос на целый тон. Мне приходилось напрягать слух, чтобы услышать его.
Виконт вдруг поднялся, широким шагом прошелся по поляне, постегивая плетью по голенищу сапога.
– Вам нельзя здесь больше оставаться, – воскликнул он, – поймите, уже вся жандармерия поставлена на ноги. Да если бы и не жандармерия – разве вы можете здесь прокормиться? У вас нет даже оружия, чтобы охотиться. Вам нужно уйти в Париж и искать работу…
Какая-то бретонка заплакала. Вслед за ней, точно повинуясь инстинкту, вдруг разразились воплями и все остальные женщины. Зрелище это было жуткое: словно живые привидения громко рыдали, раскачиваясь то в одну сторону, то в другую.
Я не могла этого слышать. Зажав уши ладонями, я бросилась прочь, подальше от этого места.
Уже поставив ногу в стремя, я вдруг замерла на месте от еле слышного детского лепета, доносящегося из зарослей ежевики.
Я оглянулась. Та самая босая девочка брела между деревьями, лепеча какую-то скороговорку. Спутанные волосы падали ей на лицо. Срывая худыми ручонками желтые цветы, она плела венок. На вид ей было не больше четырех лет.
Она увидела меня и улыбнулась.
– Слышишь? – спросила она. – Плачут.
И провела пальчиком по щеке, словно показывая, как катятся слезы.
Эта лесная принцесса, босая и оборванная, смотрела на меня и улыбалась. Прекраснее улыбки невозможно было представить. Доверчиво и наивно она подняла на меня глаза, закрываясь рукой от солнца. На ее бледных щеках обозначилась милая смешливая ямочка.
– Ах ты моя фея, – сказала я, опускаясь на колени рядом с ней. – Ты не боишься меня?
Она покачала головой и снова улыбнулась. В фиалковых глазах девочки плясали золотые искорки.
– У тебя есть мама? – спросила я по-бретонски.
– Нет, – проговорила она, качая головой.
– Значит, ты одна?
– Да.
Я обняла ее, чувствуя, что ее темно-русые волосы пахнут травой.
– Поедем со мной, – сказала я, подхватывая ее на руки, – я вымою тебя, одену в красивое платье, научу говорить по-французски и дам целую кучу шоколадных пирожных. Как тебя зовут?
– Аврора.
Я вскочила в седло и, бережно прижимая к себе Аврору, пустила Стрелу шагом.
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯАНРИ ДЕ КРЕССЭ
1
В течение недели я только и думала об увиденном. Передо мной внезапно возникла сложная дилемма. Как я должна была поступить? Люди, которых я видела в лесу, были преступниками, а монахини внушили мне мысль о том, что преступникам место в тюрьме. Но с другой стороны, бретонцы, обвиняемые в незаконной торговле солью, право на которую имел только король, были настолько несчастны и жалки, что вряд ли могли причинить вред кому-либо. Конечно же, виконт де Крессэ поступал правильно, помогая им…
Наша округа жила в постоянном страхе. Уже никто не заезжал в Сент-Элуа с визитом. Ездить по лесным дорогам решались только наиболее смелые. Контрабандисты обвинялись, кроме торговли солью, еще и в убийстве пятерых жандармов, и последнее обстоятельство особенно настораживало. Разбойников видели то там, то здесь, но древние бретонские леса надежно хранили свои тайны. В конце концов беглецы куда-то исчезли. Может быть, ушли в Париж в поисках работы. Однако ужасные слухи продолжали распространяться, обрастая все новыми подробностями.
Десятки решений приходили мне в голову: я то твердо намеревалась хранить молчание, то не менее твердо собиралась рассказать об увиденном жандарму, жившему в Сент-Элуа. Из своего окна я видела, как Фирно каждое утро уезжает осматривать Бросельянд, но, к моему удивлению, вечером он возвращался без всяких сведений и не находил даже следов бандитов. На моем отъезде он больше не настаивал, словно убедился, что Бросельяндский лес не представляет никакой опасности.
Я взглянула на часы: была половина четвертого. Уже слышался мелодичный звон колокольчика, которым в Сент-Элуа объявлялось о приближении времени обеда. Из душной, залитой солнечным светом мансарды я поспешила спуститься. Густые заросли сада подступали прямо к высоким окнам прихожей.
– Нынче день святого Варфоломея, – раздался из кухни голос Маргариты, – очень скверный день!
Чтобы не выслушивать долгого перечисления всех несчастий, которые случились с Маргаритой в этот день, я выскользнула во двор. У ворот Фирно седлал лошадь, собираясь уезжать. Это показалось мне странным. Он ведь уже отлучался сегодня… Я знаком подозвала к себе старого Жака.
