«Злокачественные опухоли желудка, – писал Пеан, – встречаются чрезвычайно часто. Поскольку подобные туморы смертельны, врачи-клиницисты мало занимались ими… Что касается хирургического вмешательства, то в современных условиях оно видится совершенно невозможным… Но что касается нас, то мы все же осмелились предпринять попытку удалить подобный тумор…»
Но в следующем же предложении Пеан денонсирует свое смелое, сделанное в самом начале заявление, а с ним и первый в истории рывок, должный перенести его на противоположную сторону непреодолимого, казалось бы, барьера.
«Чтобы изменить устоявшуюся практику, – писал он, – требуется отчаянная воля пациента, страдающего от практически полного сужения пилоруса (привратника желудка), поскольку в течение многих недель любая пища, попадающая в желудок, может не проходить далее в двенадцатиперстную кишку. В течение более чем пяти дней любая пища, даже жидкая, выводится посредством рвоты, разумеется, если она попала в организм через рот. В этом случае могут помочь исключительно питательные клизмы, и то частично. Эта болезнь так чудовищно подействовала на моего пациента, что у него стали появляться суицидальные мысли. И они воплотятся в реальности, если мы по крайней мере не попытаемся высвободить его из этого ужасающего положения. Остаются опасения, что его сил может не хватить, чтобы выстоять против малейшего повреждения или самой легкой формы перитонита… Но мы слишком часто становились свидетелями удивительных исцелений, казалось бы, неизлечимо больных, у которых мы диагностировали желудочные свищи…, а потому мы в конце концов поддались воле больного, его семьи и его врача. Операция была проведена девятого апреля 1879 года в больнице Фрер Сен-Жан де Дье…
Разрез шириной в пять пальцев было решено сделать немного левее от пупка, сверху вниз…» В точности так говорилось в статье Пеана, которую я тогда в спешке пробежал глазами. «Вскрыв брюшную полость, мы обнаружили, что желудок гипертрофирован и оттого занимает почти весь живот… Мы немного отодвинули привратник желудка в сторону… Это позволило нам разглядеть опухоль, самый корень который находился на привратнике, тело же ее распространило себя на сам желудок и двенадцатиперстную кишку… Опухоль имела цилиндрическую форму… и в поперечнике достигала шести сантиметров… Было легко установить, что пищеварительный тракт в этом месте был полностью заблокирован… Мы рассекли желудок и двенадцатиперстную кишку выше и ниже опухоли соответственно… Поскольку нам нужно было предотвратить попадание находящейся в желудке жидкости в брюшную полость, мы сделали пункцию желудка при помощи длинного троакара поблизости от того места, где проходил разрез. Через него, подталкиваемая методическим надавливанием и рвотными спазмами, неизбежно возникшими, когда начал отходить наркоз, выходила жидкость…
Благодаря мастерству наших ассистентов нам удалось зашить брюшную полость так, что шов был почти незаметен. Также мы очистили брюшную полость от нежелательных выделений… Операция длилась два с половиной часа…»
Тогда я не обратил почти никакого внимания на то, что сегодня, когда я взялся перечитывать написанное, стало для меня очевидным: каким неполным был доклад Пеана. Он ничего не упоминал, например, о том, как были после соединены желудок и двенадцатиперстная кишка и какие швы он избрал для этого. «Больного укрыли одеялом и держали в тепле, – сообщал Пеан. – К вечеру второго дня его состояние было достаточно стабильным, чтобы снова принимать пищу… Он ел предложенное ему с аппетитом, и его желудок смог удержать большую часть из этого. На третий день ничего не изменилось, только определенная часть пищи стала выходить со рвотой и желчью – верный признак того, что между желудком и самой нижней частью пищеварительного тракта восстановилась взаимосвязь… Пульс в этот день оставался слабым… Мы полагали, что общая слабость вызвана продолжительным голоданием, а потому поручили доктору Брохиму и доктору Бернье сделать переливание крови… На лице больного снова появился румянец… Поскольку на следующий день пульс снова стал очень слабым, доктор Бернье по нашему взаимному согласию провел еще одно переливание 80 грамм крови. Питательная жидкость с максимальным содержанием питательных веществ была введена через рот и задний проход, и желудок удержал ее… К несчастью, ночью с четвертого на пятый день проявились новые симптомы недомогания, а потому следующим утром мы планировали провести новое переливание… Но мы не успели реализовать наших намерений… На наших глазах пациент скончался от слабости и истощения… Мы осознавали, что вскрытие будет представлять огромный интерес. Так мы планировали установить, произошло ли заживление желудочных швов, и выяснить, сократился ли гипертрофированный желудок пациента… К несчастью, семья покойного сопротивлялась нашим многочисленным просьбам провести вскрытие, и их слово стало решающим… Хотя мы и не являемся поклонниками гастроэктомии в подобных случаях, мы не можем порицать попытки более квалифицированных в данном вопросе хирургов спасти пациентов от скорой и верной смерти… По нашему общему мнению, проведение операции вполне оправданно в тех случаях, когда рак распространяется только на привратник желудка, что грозит смертью от истощения… Чтобы перенести такую сложную операцию, больному однако потребуется изрядное количество сил…»
Пеан также однозначно давал понять, что он верил в успех, что успех был возможен, если больной приходил к нему заблаговременно и если он обладал достаточным запасом физических сил…
Но что сказал бы он о Сьюзен? Ведь Сьюзен еще не была измождена своей болезнью. Если и был на свете какой-либо пациент, на чье выздоровление можно было питать надежды, если верить Пеану, то это была Сьюзен. Положение ни в коем случае нельзя было назвать безвыходным.
Я решил, что моя отговорка о поездке в Париж есть не что иное, как знак судьбы. Поэтому не преминул обратить обман в действительность, отправиться в Париж и разыскать там Пеана. Я намеревался убедить его, что Сьюзен обязательно нужно прооперировать еще до того, как это станет насущной необходимостью.
На тот момент имя Жюля Пеана уже давно принадлежало к плеяде тех имен, которые были на слуху у каждого. Его слава как выдающегося хирурга много лет назад перешагнула границы Франции, и не приходилось сомневаться, что он был одним из наиболее востребованных медиков своей страны.
Один тот факт, что Пеан по примеру Уэллса в 1864 году впервые во Франции отважился на операцию по удалению опухоли яичника, послужил прочной основой для его признания на родине. Еще до того, в 1862-м, Пеан ввел в хирургическую практику зажимы для сосудов, по строению напоминающие ножницы. Это было поистине новаторское нововведение, которое имело огромное значение для хирургии: ведь теперь рука врача могла дотянуться до самых потаенных уголков человеческого тела, пронизанных кровеносными сосудами. Непреложно также значение изобретенного им метода удаления опухолей матки и целой матки через влагалище, что позволяет избежать вскрытия брюшной полости.
Много лет назад я уже наблюдал за тем, как Пеан оперировал в вечно переполненном операционном зале больницы Сен-Луи. Тогда его наградили аплодисментами и, не в силах удержаться, даже диким топотом тяжелых ног. Он вспоминается мне человеком среднего роста, но весьма плотного телосложения с темными сверкающими глазами. Его огромные, необъятные руки работали с таким проворством и даже виртуозностью, они демонстрировали такие чудеса хирургической техники, что сложно было поверить, что один из пальцев на его правой руке был скован анкилозом, а потому в работе он обходился без него.
