И речь текла без риторских начал.
Но силой той, что крепче всех цепей.
Михаил Кузмин Впервые в то утро узрели граждане Лаврента столбы отдаленные пыли. И вскоре ощетинилось поле железными жалами копий. Луг запылал от блеска доспехов. Навстречу тирренам устремились турмы мессапов и латиняне в пешем строю. С каждым мгновением громче и яростней клич боевой пехотинцев. И вот засвистели копья и стрелы, солнце затмив. Могучим был натиск тирренов. Защитники Лаврента отброшены к стенам, но у самых ворот, как бы опомнившись, повернули коней и погнали врагов, уже предвкушавших победу. Не так ли волны морские, равненье держа, к небу вздымая пенные гребни, неудержимо несутся на берег, чтобы затем отступить, обнажая желтый песок и застрявшие в нем ракушки и камни.
И еще раз рванулись вперед турмы тирренов, подобно прибою, но в это мгновенье из-за холма показался летучий девичий отряд. Камилла неслась впереди с обнаженною левою грудью. Косы ее, выбившись из-под шлема, прикрыли черной волною лук, дорогой ей подарок Дианы. В правой руке амазонки сверкала боевая секира. Нет от нее спасенья. Один за другим смерть находили от прекрасной девичьей руки тирренские воины. Но вот навстречу Камилле с пикою наперевес мчится юный охотник Орнит[256]. Шкурой быка защищены его мощные плечи. На голове вместо шлема волчья шкура с разверстою пастью и устрашающим рядом желтых клыков. Камилла лук натянула, и стрела повергла Орнита на землю.
Вслед за Орнитом от секиры Камиллы пал Орсилох, и вот новый противник – юный Лигур, сын Авкна, такой же хитрец, как и все обитатели Апеннин, живущие над равниною Пада[257].
Сражающаяся амазонка.
– Слава невелика, женщина, – обратился к Камилле Лигур, – добиться победы, на коне восседая могучем. Иное – помериться силой в пешем бою.
И тотчас, разожженная гневом, Камилла спустилась на землю, коня передав одной из спутниц своих. Лигур же, хлестнув свою лошадь, пытался бежать. Но обман ему не помог. Вскочив на коня, его настигла Камилла столь же легко, как ястреб, в небе парящий, хватает голубку, терзая ее кривыми когтями.
Видя побоище это, Тархон понесся к бегущим тирренам. По именам обращаясь ко многим, он их позорил такими словами:
– Стыд вами потерян, тиррены! Где доблесть ваших отцов? Откуда в душах у вас эти леность и трусость?
Женщина гонит вас всех в постыдное бегство. Зачем же вы на себя нацепили мечи? Нет, для полуночных утех Венеры вы не ленивы. Так же, едва лишь слуха коснется, к пляскам взывая, вакхова флейта кривая, вы усерднее всех. И кто обойдет вас, когда призывает гаруспик в священную рощу почтить небожителей пиром[258]?
Выкрикнув это, Тархон ворвался в гущу врагов и поверг на скаку мощной рукою аргосца Венула и доспехи с него сорвал. Зрелище это исторгло из глоток яростный вопль. Взоры латинян обратились к Тархону. Тиррены рванулись вперед. Аррунт[259] первым коня повернул навстречу Камилле и стал за нею следить, ожидая, не пошлет ли ему удачу фортуна. Камилла, его не заметив, гналась неотступно за богатой добычей. Привлек ее взгляд, к украшениям жадный, конь в чепраке фригийском из позолоченной бронзы. Всадник был в гиматии из шуршащих полотен и в расшитой тунике, шлем золотой голову защищал, на спине был колчан золотой.
Видя неосторожность дикарки, Аррунт ликующе вскинул копье и молитву вознес к богу, чей храм высится на горе среди сосен могучих Соракты[260]:
– О Аполлон, хранитель наших святынь! Чтим мы тебя, сорактийцы. Вспомни сосен стволы, запылавшие жаром. По нему мы ступаем босыми ступнями, на золе следы оставляя. Дай мне, Отец всемогущий, смыть позор с оружья тирренов. Стяжаю хвалу я или без славы вернусь, лишь бы мне извести это злое творенье.
Внял мольбе Аполлон. Ветер утих, просвистела в воздухе пика, вонзившись под обнаженною грудью воинственной девы. И тотчас Аррунт бросился прочь. Смешались в душе его ликованье и ужас. Волку был он подобен, который, зарезав тельца, спасается в горы и, чуя погоню, прячет под брюхо трепещущий хвост.
Меж тем девы подскакали к Камилле, не дав ей упасть. Сама она попыталась вытащить дротик, но бесполезно – железное жало в ребрах застряло. Смертельная слабость охватила все тело, со щек румянец сошел. Обратилась Камилла к Акке[261], подруге своей, с последней мольбою:
