— Нет-нет, я сам, ты и так много за мной ухаживаешь.
Я налил себе в кружку воды из чайника. Подумал опять: что если черная тварь существует на самом деле? Может ли она нанести вред Яне, мне, детям? Голова кружилась. Я выпил до дна и налил еще одну кружку холодной воды. Мысли путались. Я выпил воду залпом, как лекарство. Сзади подошла Яна, обняла меня.
— Лучше кроссовки на завтра приготовлю, — сказал я. — Надо хорошенько побегать.
Глава тридцать седьмая
Когда я впервые показал Яне эту книгу, еще недописанную и неправленную, она сказала: ах, так ты, оказывается, у меня психопат. Впрочем, ничего удивительного, я давно подозревала. А вообще очень хорошо. Нет, серьезно. В том числе вот эти фантазии про черную тварь и так далее. Я спросил: думаешь, они вписываются в книгу? Яна сказала: да, очень даже вписываются. Но зачем ты вставил в книжку имена настоящих людей? Они ведь могут обидеться. Я сказал: думаю, не обидятся. Во-первых, я нигде не наврал (по крайней мере специально), а во‑вторых, я старался писать о людях только хорошее. Яна сказала: ну некоторые могут обидеться. Тот же Врочек. Зачем ты опять про эти проекты в книжку вставил? По-моему, это лишнее. Ты их и раньше троллил, и вот опять. Я сказал: никого я не троллил, не выдумывай. Там были серьезные разногласия. Да-да, сказала Яна, знаю я эти твои разногласия. Да и в книжке про это совсем немного, сказал я, это все не важно. Кроме того, я написал, что Врочек, несмотря на все наши с ним — ну что ты улыбаешься? — серьезные разногласия, одним из первых откликнулся на эту историю с моим раком; и здорово нам помог. Обалдеть, они ведь нам под сотню перечислили, да? Или сколько? Я не помню уже, но очень много. Он нам здорово помог, сказала Яна, а ты про него гадости пишешь. Да нет там никаких гадостей! — сказал я. Ладно-ладно, сказала Яна, не кипятись. Но у меня есть еще претензии: например, Крупковский. Ты его выставил… даже не знаю. Он точно обидится! Да ладно тебе, сказал я, это же Крупковский! Вот уж кто-кто, а он точно не обидится. Да он куски текста о себе вконтакте начнет выкладывать, вот увидишь. К тому же я о нем только правду писал. Посмотрела бы я, как бы ты запел, если б о тебе кто-то всю правду написал, заметила Яна. Да и где тут правда? Вся эта история с черной тварью на красноаксайском («красносулинском», поправил я) заводе и так далее; Крупковский ничего не видел, это твои фантазии. Я буркнул: ну да. Яна сказала: только не говори, что думаешь, будто это на самом деле было. А то я серьезно испугаюсь за твое здоровье и вместо онкологии и впрямь потащу тебя в психушку. Я сказал: за кого ты меня принимаешь? Конечно, это все фантазии. Яна сказала: вот и не выдумывай. Не смей. И постарайся как-нибудь разделить эту историю с Крупковским и шкатулкой, хорошо? Не, шкатулка — это прикольно, конечно, но ведь не было никакой шкатулки. Ты из бомбоубежища ничего не приносил… кажется. Или приносил?
Я пожал плечами.
— Ну не важно, — сказала Яна. — Есть еще несколько недочетов, которые надо исправить.
— Эй-эй. — Я нахмурился. — Я тебя почитать просил, а не недочеты искать. Пусть остается так, как было.
— Кое-что я бы поправила. Ну не дуйся. Книга мне нравится, правда. Ты же знаешь, если б не понравилась, я бы тебе сразу сказала. И ты ее допишешь, понял? Не смей забрасывать. Я хочу знать, чем все кончится. Просто я боюсь, что ты с кем-нибудь поссоришься, когда книга выйдет. У тебя и так немного друзей осталось.
— Это потому, что с мертвыми не дружат, — сказал я. — А для многих в июне 2015-го я стал все равно что мертвец.
— Ну хватит, — сказала Яна. — Развел тут. Можешь ничего не править, оставляй как есть. Но я тебя предупредила.
— Предупредила, — согласился я. — И я подумаю, может, и уберу что-нибудь про твоего драгоценного Врочека. Но только самую малость. А в целом, как думаешь? Читать будут?
— Не знаю, — подумав, сказала Яна. — Правда, Вов. Людям страшно. Мне давно не страшно, даже очень интересно читать такое, потому что я в этом варюсь уже два с лишним года. Мне про тебя интересно. А люди боятся. Вот я со знакомой недавно на эту тему хотела поговорить, она сначала такая «да-да», и вроде бы интересно ей, а потом быстро на другую тему перевела. И видно: боится. Людям очень страшно про рак.
— Ясно, — сказал я.
— Ты Брегису книгу дай, — сказала Яна. — Он давно от тебя книгу требует, пусть почитает и скажет, интересно это ему или нет.
Я покачал головой:
— Она пока еще не готова. Рано.
— Смотри сам.
Я поднялся.
— Слушай, а ведь была какая-то шкатулка, да? — вдруг задумчиво произнесла Яна. — Ты меня про нее спрашивал вроде. Или нет? Вот я думала, что не была, а теперь прочла твою книжку, и мне уже кажется, что была. Уже даже, кажется, вспоминаю что-то такое. Вот, блин. Совсем ты мне мозги промыл своей книжкой.
Глава тридцать восьмая
Бегать я начал в апреле 2016 года: сразу после киберножа и второй химии. Решил, что надо держать себя в форме. Кроссовки, спортивный костюм, стакан минералки и — через рощу, туда и обратно. Потом мимо спорткомплекса СКА, по территории у стадиона, вверх по дорожке к лесонасаждениям. Поначалу выматывался быстро, часто останавливался, чтоб отдышаться. Но через несколько дней свыкался. А тут и следующий курс химии подоспевал: лежишь после него, как убитый, пару дней, отходишь. К бегу приходится привыкать заново: снова задыхаешься, ноги ватные, в голове шар из мутных образов. Бежишь по роще, ветки хлещут по лицу, а ты не чувствуешь. Думаешь об одном: вон до того дерева — и перерыв. Или вон до того куста. Ладно, до оврага. Но больше — нет. И опять: по склону оврага, наверх, мимо тропинки, прямо по свежей молодой травке. Наверху не выдерживаешь, останавливаешься. Господи, еще и тошнота: ворочается склизкий клубок где-то между желудком и горлом. Идешь вперед: надо привыкать, бороться. Все тебе повторяют: борись, не сдавайся. И ты слушаешь эти чужие сочувственные слова, и борешься, и не сдаешься. Снова бежишь. Снова задыхаешься, но все равно бежишь. С каждым днем бежать все легче, но едва-едва наступает хоть какое-то облегчение, как снова химия. С каждым курсом все сложнее отходить после препаратов. Уколешь дексаметазон — становится легче. Как будто какое-то просветление наступает; но нельзя ведь постоянно на дексаметазоне сидеть. Надо задействовать внутренние резервы организма. Надо бежать.
И я снова бегу.
Помню, после третьей или четвертой моей пробежки, Майя заканючила: купите мне красивые кроссовки, хочу бегать с папой. Мы купили Майе кроссовки (старые все равно развалились, да и выросла она из них), и на следующее утро Майя побежала со мной. Бежала старательно, смешно размахивала руками. Сначала никаких остановок, никакой усталости; потом выдохлась, пошла шагом. Говорит: папа, мы неправильно бегаем. Давай бегать в домике. Я спрашиваю: в каком домике? Майя говорит: в таком специальном домике, где бегают. Я в мультике видела. Я говорю: давай лучше бегать на улице, посмотри, как здесь хорошо, и погода хорошая. Майя дуется: нехорошо, папа, и неправильно здесь бегать, надо бегать в домике. Ладно, говорю, насчет домика я уточню, но пока ничего не обещаю; предлагаю завтра взять с нами Влада и побегать с ним. С Владом будет веселее, правильно? Правильно, говорит Майя, но еще лучше бегать в домике.
