— Нет! — смачно по столу шлёпает ладонью полковник. — Фефелов, вы с ума сошли? Какие к чертям могут быть харды-, понимаешь, роки с вашим, извините, джазовым модерном? Какие? Вы забыли — где вы и кто мы? Забыли, что у вас на плечах? Я напомню. У вас погоны, майор Фефелов, и мы с вами в армии. В армии! В прославленном гвардейском ракетно артиллерийском полку дивизии особого назначения. Особого, Фефелов, подчёркиваю. В составе ракетно-космических войск. Забыли? А не в кабаке, понимаешь, на дискотеке. Слушайте, майор, я удивлён! У меня слов нет! Вы нам — всему полку! — предлагаете посмотреть какой-то западный, идеологически развращённый джаз-модерн?! Да нас с вами под суд отдадут вместе с джазменами. Я первый вас отдам! За идеологический развал. Вы этого хотите, майор Фефелов? Этого? Это же… это же… А ещё начальник клуба. Хотите?
— Никак нет. — Фефелов, в струнку вытягивается, отвечает чётко, вполне искренне, даже головой мелко трясёт.
Выдохнув, полковник опускает глаза. Сквозь зубы огорчённо цыкает. Расстроено качает головой. Членам жюри и всем остальным стало понятно: ни реперы, ни западно-буржуазные «течения» здесь не пройдут. Ни сегодня, ни завтра. А майору Фефелову очень хорошо нужно подумать над своим будущим. Серьёзно подумать. Его карьера дала трещину, серьёзную, причём, если он не «замажет» её чем-нибудь пристойным прославленного полка. Понимая это и страдая, стараясь всё же сохранить лицо, майор зачитывает следующий номер, по списку.
— Согласен. Абсолютно так… Виноват, товарищ полковник. Исправлюсь. Случайно вырвалось… Гха-гха… Есть правда ещё два срочника, товарищ полковник, под Билана поют, трое под Преснякова младшего, и… Дальше не зачитывать, товарищ полковник?
— Нет!
И этих он назвал зря. Председатель жюри возмущённо машет руками.
— Товарищ офицеры, члены комиссии… Нет-нет и нет! Ни в коем случае. Мы что, с ума сошли? Ни такие, ни этакие нам не подойдут. Это же не певцы! Это чёрт знает что такое!! А где же наш, извините, хвалёный золотой фонд, кроме лейтенанта Круглова, естественно, национальных танцев, стихов и басен Крылова… Народный золотой фонд где? Я помню… Куда они все делись? Они что, уехали, извелись, перевелись, Фефелов! В других войсках служат? Не понимаю.
Дирижёр усмехается.
— А чего тут понимать, товарищ полковник, с перестройкой мы одних силовиков только и воспитали, не культуру. Сами же знаете: захват-удержание-болевой приём. Кирпич об башку, потом об бетонную плиту… И в политике, и в обществе. Все дела! А искусство, и народное в том числе, под ружьё не поставишь, оно одноликое будет, безжизненное… как… кастрированное.
Слушая дирижёра, Ульяшов преувеличено согласно кивает головой, кривится в ехидной улыбке.
— О, ты смотри, Сергей Михалыч, — локтём толкает начфина. — Как у нас культура заговорила… — Полковники понимающе переглядываются. — Даже слова подходящие нашла… злые, убойные. Ты нас тут это, не пугай, товарищ дирижёр, и не агитируй… кастрированное у него, понимаешь. В какое время живём, такие и песни!
Начфин поправляет.
— Какой хлеб, такие и песни. Да!
— И я о том… — парирует дирижёр.
Председатель выговаривает дирижёру.
— А что, другими словами мы — своим старшим товарищам — сказать уже не можем, да? Обязательно обидеть надо, ущипнуть? И вообще, товарищ дирижёр, мы-то здесь причём? Мы революции-путчи не устраивали, и не поддерживали, и вообще… Мы на страже стояли, как и сейчас… Стояли, стоим, и стоять будем, и вообще… Ты у меня, понимаешь, прекрати здесь, лейтенант, агитацию разводить. Не на трибуне… и там, кстати, не надо, боком выйдет. Так что… Не верил бы в тебя, Суслову бы сдал, и вообще… Короче, нет золотого фонда, создадим…
Дирижёра как заклинило на противлении.
— Нет коммунизма — построим.
— Да!
Ульяшов вначале механически соглашается, потом спохватывается, внимательно смотрит на дирижёра.
— То есть… Какого коммунизма, лейтенант? Ты издеваешься? Мы свободное демократическое общество строим, забыл? Или ты за этих, которые эти… реперы и прочие… И вообще, ты с полком или с отрядом, дорогой товарищ, грубо говоря, а?
— С полком, естественно.
— Ну и молчи, значит, в тряпочку. И найдём, и воспитаем, товарищ лейтенант! Была бы установка. А она уже, к счастью, есть. Слышал, приказ победить? Слышал. Значит, всё, вперёд, закончили дебаты. Майор Фефелов…
— Я, товарищ полковник… — начклуба склоняется над столом.
— Ещё раз всё просмотрите, — пальцем указывая на листок в руках начклуба, приказывает председатель жюри. — Сделайте внимательный отбор, всё, что с художественным уклоном, всё на заметку. Мы обязательно посмотрим. Продолжайте. А мы, с остальными товарищами членами жюри, пойдём пока, обсудим. Кстати, когда БМП зубами будете передвигать, мне скажите, посмотреть хочу.
— Есть БМП показать, — рапортует майор, и поясняет. — Мы ему пока фонограмму подбираем, товарищ полковник, чтоб лирично и художественно. Как подберём…
Полковник кивает.
— Тогда и…
Начклуба понимает правильно.
— Есть, тогда «и».
33
Вова + Даша =
В кабинете командира гвардейского вертолётного полка тот же офицерский состав, только перед ними другой уже человек — не лжехимик Суслов, а «парашютист» Трубников. Его только что ввели, он сидит на стуле, с восторгом оглядывается, и непонятно чему блаженно улыбается. Не понимает похоже сложность для себя ситуации. Гвардии полковник Герой России, наоборот, строг, суров, настроен на жёсткий разговор, да и его офицеры, тоже суровые ребята, вместе огни и воды прошли, боевые ордена за себя говорят, и не такое «за речкой» или в других освободительных интернациональных миссиях видали. Но там — это одно. А здесь, в полку, дома, на своей земле, другое. Хотя, разницы большой нет, воинское подразделение, боевой полк, много чего секретного в активе имеет. Потому и объект повышенного интереса для вражеских спецслужб… может иметь. Вот и попался видать такой «спец». Пусть и без оружия, но, задумка значит такая, что-то ещё должно с ним быть. Что? Что-что… Командир тут же приказал усилить посты и наблюдение. На всякий случай. Опыт подсказывал.
«Значит, диверсант, ага!», поглядывая на задержанного, командир перестаёт расхаживать перед столом, открывает рот… Перебивая, за спиной задержанного открывается дверь… «Разрешите?» — дежурный офицер пропускает «гостей»: инструктора, девушку и молодого человека.
Ещё не войдя в кабинет, ещё там, на пороге, увидев, инструктор обрадовано взмахивает руками, почти вбегает, громко восклицая.
— Он живой?! Живой! Ну, слава богу! Мама ро́дная! Даже не поломался?! — подбежав, тормошит Трубникова, обнимает. — Живой! Живой! Ну, орёл, ну, молодец! Он улыбается! Приземлился! Целый! Невредимый! Я так рад, парень, за тебя, так рад, ты не представляешь! В рубашке ты, сынок, родился или в двух. Обязательно поставь за это свечку, парень! — И только теперь, кажется, замечает хозяев кабинета, здоровается. — Здравствуйте товарищи! — Указывая руками и глазами на «задержанного», поясняет. — Мы по его душу. За ним. Это он — наш парашютист, мы его ищем. Он прыгнул, и его это… ветром, к вам… Думали, всё! А он живой! Живой… Ну, молодец! Даша, перестань реветь, перестань… Я же говорил живой… Ффу, слава богу, отлегло…
