Канун второго Нового года. В затерянном в дремучих джунглях городе Субвей у Ауры вырос огромный живот, толчки в нем продолжаются день и ночь, до рождения Наталии остается всего семнадцать дней. В затерянном городе я соглашаюсь на высокооплачиваемую преподавательскую ставку в заурядном Северо-Восточном университете, которую мне предлагали еще прошлой весной: сто шестьдесят пять тысяч долларов в год. Большой объем работы практически не оставляет времени на сочинительство, но пока Наталия совсем маленькая, а Аура заканчивает свой первый роман, меня это не беспокоит. Копим деньги. Через пару лет мы, возможно, переберемся в Мексику.
Первый Новый год без Ауры я встретил в Берлине, в компании Мойи и его жены — немки Кирстен, во вьетнамском ресторане с ярко-оранжевым, как будто пластиковым интерьером. В это заведение мы забрели только потому, что приближалась полночь; чуть раньше в их квартире мы выпили бутылку белого вина «Белла Аура», которую я нашел в супермаркете. Немного побродив по окрестностям, мы не нашли другого места, чтобы встретить Новый год. Мы заказали еду и шампанское. Владельцы ресторана, их родные и часть персонала высыпали на улицу и приделывали фейерверки к стремянке. На улицах Берлина Новый год встречали так, будто праздновали окончание войны, или своего рода изгнание духа войны: петарды, ракеты, небольшие бомбочки взрывались по всему городу, группы молодежи, заткнув уши, прятались за водосточными трубами в каждом темном закоулке, холодный воздух пропах порохом. Когда пришла полночь, я сказал Мойе и Кирстен: все это не имеет значения, теперь Новый год наступает для меня двадцать пятого июля. Но когда с последним ударом часов Мойя и Кирстен вместе с остальными посетителями и сотрудниками ресторана поднялись и вышли на улицу, чтобы выпить шампанского и полюбоваться фейерверками, я последовал за ними. Мы с Аурой встретили вместе четыре Новых года, всего четыре. Эта мысль пронзила меня с наступлением полуночи, и, обняв на прощание Мойю и Кирстен, я решил пройтись по темному городу и побыть в одиночестве. Несколько лет назад мы встречали Новый год в Париже, где на месяц сняли квартиру в пятнадцатом округе. Гонсало и Пиа, наши переехавшие в Париж мексиканские друзья, пригласили нас на ужин к себе домой, на Монмартр. У них были маленькие дети, как и у пришедших в гости брата Гонсало и его жены. Это был один из тех ужинов, когда половина взрослых отсутствует за столом, поскольку следит за детьми, но дети в то же время были главным развлечением вечера. Я наигрался в «Супер Марио» и сразился на мечах с маленьким Джеро. Простецкая, но милая семейная новогодняя вечеринка. Мы с Аурой ушли около часа ночи и решили прогуляться по площади Пигаль с ее злачными барами и клубами. Мы выбрали местечко с запотевшими окнами и разумной платой за вход, где звучала африканская музыка. В баре было полно африканцев и европейцев, и почти все танцевали. Группа играла божественно: у них были электро- и стил-гитары, говорящие африканские барабаны, саксофон и зажигательный вокал. Мы протанцевали там до рассвета, пока выступление не закончилось и толпа не начала редеть. Выйдя на улицу, потные и веселые, щурясь от яркого утреннего света, играющего на зимних парижских мостовых, мы решили не спускаться в подземку и пойти пешком. Мы добрели до Люксембургского сада, чтобы посмотреть на замок и статуи королев, прогулялись по улочкам вокруг Сорбонны, поглазели на огромное жилое здание напротив маленькой средневековой церкви, в нем Аура вместе с двумя студентками из Японии снимала квартиру летом 2001-го, когда приезжала в Париж учить французский. Мы нашли кафе, где давали завтрак: прекрасные омлеты, картофельные чипсы и шампанское, а потом на метро доехали до «Ля-Мот-Пике-Гренель». Так начинался 200$ ГОД.
Теперь наступал 2009-й. Я должен был встретиться с Лолой и ее женихом Берни Ченом в баре на Ладлоу-стрит в два часа ночи. Они приехали из Нью-Хейвена специально, чтобы посмотреть, как упадет шар на Таймс-сквер. Не знаю, зачем им это было нужно. Я пил дома в одиночестве, смотрел игру студенческой футбольной лиги. Наверное, я уже был слегка навеселе, и поэтому решил податься в соседний бар, чтобы пропустить стаканчик-другой, прежде чем на метро поехать на Манхэттен. В честь праздника и предстоящей встречи с Лолой и Берни я надел костюм. Костюм сшил для меня престарелый портной из Мехико спустя неделю или две после смерти Ауры. Портного посоветовала мне приятельница моего друга, работавшая на правительство и сообщившая, что старик шьет для всех ее боссов. Мне нужен был черный как вороново крыло траурный костюм из грубой тяжелой ткани, чтобы, как я думал, носить его не снимая весь следующий год. Престарелый портной приехал снять с меня мерки в нашу квартиру в Эскандоне — это было за несколько недель до того дня, как меня оттуда выставили. Он оказался элегантным дедушкой с добрыми живыми глазами на морщинистом, покрытом пигментными пятнами лице, носившим в кармане пиджака маленькую круглую губку с воткнутыми в нее булавками. Он сказал, что уверен: Аура не захотела бы видеть, как я повсюду расхаживаю в траурном костюме. Показывая на раскиданные по всей квартире фотографии Ауры, портной заметил: по глазам и улыбке вашей жены видно, что она была полна жизни, и, Франсиско, я уверен, она не хотела бы, чтобы вы еще сильнее рвали себе сердце, демонстрируя свое горе всему миру. Могу я порекомендовать темно-серую шерсть? Это очень благородная, но достаточно легкая материя. И он раскрыл передо мной каталог тканей.
Когда я добрался до бара на Ладлоу-стрит, Лола и Берни уже были там. Я замерз, потому что на мне были только пиджак поверх фуфайки и шапка, та самая ушанка из Чайнатауна, пережившая первую зиму. Бар был битком, но Лоле и Берни достался столик, что казалось большой удачей и прекрасным началом года. Лола пила только воду из бутылки, а Берни — водку с тоником. Мы с Лолой крепко обнялись, и когда разомкнули руки, она слегка сощурилась и сказала: мне столько всего хочется обсудить с Аурой, порой мне кажется, что можно просто позвонить ей, и в такие моменты я отказываюсь верить, что ее нет. Я тоже, сказал я. Мне было очень трудно следить за разговором. Быть может, они в основном говорили друг с другом, но нет, они оба смотрели на меня: оказывается, Лола рассказывала историю про Ауру и ее мать.
На столе вперемешку с овсянкой и подтеками малинового варенья, словно раздавленный осьминог, распростерлась гирлянда из морских водорослей. Я попытался приподнять водоросли двумя пальцами, но не смог. Тогда я взял салфетку и попытался стереть всю эту грязь, но салфетка лишь елозила по гладкой поверхности стола: оказалось, что там ничего нет. Я не знал, заметили ли они. Лола рассказывала о том дне, когда они с Аурой должны были подать заявки на участие в программе мексиканского правительства для желающих поступить в аспирантуру за рубежом. Хуанита привезла Ауру и Лолу к зданию, внутри которого студенты выстаивали долгие часы, чтобы подать заявки, но поскольку они были с мамой Ауры, ждать не пришлось — Хуанита провела их прямо к началу очереди. Лола помнила возмущенные взгляды других студентов и смущение Ауры. Затем, уже в машине, Аура рыдала как ребенок: она не хотела сдавать экзамены на получение стипендии, она была вымотана учебой и работой над дипломом, после стольких лет колоссального давления и напряженных занятий ей был необходим отдых. В итоге Аура не стала сдавать экзамены в этот заход, поэтому Лола уехала в аспирантуру на год раньше.
