— Подожди пока.
Я сидел на пустой кровати.
— Посмотри-ка в тумбочке. Сережки на месте?
— Да.
— А золотые кольца?
— Тоже.
— Лус уже нарядилась в черное. Не хватает только шляпки с черной вуалью, для пущего эффекта.
— Как ты, Камилла?
— Дружочек, я же сказала — еще три дня. Еще три дня мучиться. Круассаны мне делают на маргарине. И ни грамма соли.
— Это потому, что тебе нельзя, чтобы вода задерживалась.
— Дружочек, будь добр, принеси мне завтра три или четыре пакетика соли.
— По сколько граммов в пакетике?
— Ты с каждым днем глупеешь. Пакетики, как в самолете.
— Я никогда не летал в самолете.
Она снова закурила.
— У тебя золотое сердце, дружочек, за что я тебя и люблю. — Она потушила сигарету о пластиковый поднос на ночном столике. Повернулась на живот и захрапела.
Я не стал уходить. Мне не хотелось возвращаться в магазин. Мне не хотелось попадаться на глаза Декерпелу. Некрасиво читать чужие письма, хотя, думаю, можно, если это поможет раскрыть преступление.
Камилла теперь не храпела, а тихо попискивала, как кошка Карамель, когда ей что-то снилось.
Потом послышалось бульканье и у нее на губах появилась пена. Я вытер ей губы своим носовым платком. Она вцепилась в платок беззубыми деснами и вырвала его из моих пальцев. И спрятала лицо в простынях.
Минут через десять взяла с ночного столика погасшую сигарету, и снова закурила, и сказала:
— Привет дружочек, — как будто еще не видела меня сегодня.
Она почмокала губами. Я влил ей в рот полбутылки газировки. Она отрыгнула и засмеялась, широко открывая рот, я смотрел на голые серо-розовые десны, где когда-то росли зубы.
— Я часто вспоминаю твою маму, — сказала. — Мы, правда, почти не общались, у нас с ней были, так сказать, разногласия, если честно, повздорили мы из-за пьянства. Моего пьянства, твоя мама не пила. Но я никогда не могла и до сих пор на могу ей простить того, что она не настояла, чтобы врачи тебя как следует проверили, когда ты разбился. Мне показалось, она готова была к наказанию и считала твое падение и то, что с тобой стало, Божьей карой.
— Карой. За что?
— За прошлые грехи, — сказала.
— Пошла ты в жопу.
Снова у нее на губах выступила пена, но она ее проглотила.
— В наше время врачи творят чудеса. Вскрывают череп, находят опухоль, вырезают и снова закрывают. Если опухоль большая, вырезают иногда пол-мозга, левую половину, например, которая заведует мыслями и речью человека, но через некоторое время правая половина перенимает функции левой.
— Мне пора возвращаться в магазин.
— Да, вот еще что. Через три дня меня не станет, так вот, если ты когда-нибудь увидишь своего брата…
— Мне пора возвращаться в магазин.
— Скажи ему, скажи этому ублюдку, который испоганил мои последние годы тем, что пропал, что он был единственным мужчиной, который для меня хоть что-то значил.
— Я не хочу, чтобы ты о нем говорила, — сказал неправильно, и сразу поправился: — Я хочу, чтобы ты о нем говорила.
Со мной так часто бывает, но это случается и с учеными мужами, хочешь сказать одно, а выходит совсем другое.
— Поди сюда, — сказала.
Я прилег на узенький краешек кровати, прислонился к ее теплому боку, упершись одной ногой в пол.
— Ты знаешь, кто сегодня утром у меня был? — Она провела рукой по моей щеке и уху. — Юдит.
— Дочка Неджмы?
— Ты знаешь другую Юдит?
Я поднялся с кровати, освобождаясь от ее руки, от тепла ее вздутого живота.
— Я не хочу об этом. Мне давно пора вернуться в магазин.
Она продолжала болтать, но я старался ее не слушать. Я слышал только рычание, лай, сопение.
Потом она сказала, что Юдит спрашивала, жив ли я еще. Я проглотил таблетку, запил апельсиновым соком. Я смотрел на Камиллу, а она говорила, говорила, и я подумал: «Да она полоумная, никуда не годная, никому не нужная, как я!» Но я больше не мог переносить ее болтовню. Мне нельзя слушать истории о прошлом. Я пообещал завтра днем занести ей пакетики с солью. В коридоре я едва не наткнулся на медсестру, она развозила на тележке лекарства.
Ты все еще принимаешь таблетки?
Да. Иначе я не мог бы сидеть тут и рассказывать.
С Камиллой кончено.
Декерпела, к счастью, не было в магазине. Не хотелось мне надрываться, таская книги. Я сел в кресло Декерпела, пока минеер Феликс не заметил. В одном не везет, повезет в другом, не разбейся я в детстве, мог бы стать начальником книжного отдела. Я бы выучился, запоминал бы, само собой, всякие штуки не хуже других. Но тогда я стал бы Декерпелом, соблазнителем маленьких девочек.
В тот вечер, когда все ушли, я напечатал на пишущей машинке «Brother», порядковый номер 81150, свое предостережение.
Ты и его видишь в своей голове?
Конечно.
«Минеер Патрик Декерпел, — напечатал я, — это первое и последнее предупреждение. Прекратите ваше преступное свинство, которое не осталось незамеченным. Если вы все же это будете упорно продолжать, то вас и ваших соучастников ожидают непредсказуемые последствия. Мы за тобой следим, грязная собака. Не трогай наших детей своими грязными лапами».
Я взял коричневый конверт и маркером «Pilot Hi-Tecpoint» написал печатными буквами: «ДЛЯ П. ДЕКЕРПЕЛА». Вышел на улицу и бросил конверт в почтовый ящик магазина «Феликс». Потом вернулся в магазин и достал письмо из почтового ящика. Мои отпечатки пальцев стояли на письме и конверте. Я все еще мог сунуть его в шредер.
Даже если прогнать письмо через шредер, мы можем его восстановить.
Да, конечно. Я знал, что делаю что-то неправильно, что совершаю большую ошибку, но все-таки снова положил письмо в ящик.
Почему ты не обратился в полицию?
В полицию.
Всякий может обратиться в полицию. Даже должен.
В полицию. Нет.
Почему нет?
Нет, лучше нет.
Ты боишься полиции? Почему?
Они бы осмеяли меня.
Не обязательно.
И потом, у Декерпела много друзей, ученых друзей, в бридж-клубе, в театре, в шахматном клубе, в банке, в полиции. А у меня — никого.
Я еще и потому не мог уснуть в ту ночь, что долго сидел у Камиллы, видел, в каком она ужасном состоянии, и ничем не мог ей помочь. И еще мне чудились какие-то ученые господа в темных костюмах и белых рубашках, бродившие по березовому лесу, в холодном тумане, некоторые искали что-то, пристально вглядывались в землю и приподнимали блестящими палками вроде газовых труб листья папоротников. Потом они услышали приближающийся лай и бросились бежать, торопясь, и толкаясь, и натыкаясь на серебристые березы.
