На следующее утро я пришел в магазин минут на пятнадцать раньше обычного. Прежде чем снять пальто, Декерпел нагнулся, и я услышал знакомый металлический щелчок крышки почтового ящика. Он вскрыл конверт. Слишком быстро, и я решил, что забыл заклеить конверт. А я точно помнил, что лизнул языком клей на конверте, потому что даже ночью чувствовал во рту его вкус. Он повернул письмо к свету, брови нахмурены, парализованная челюсть отвисла. Потом сунул конверт в карман и засмеялся, его плечи затряслись.
Потом увидел меня. И сказал, как будто собирался поделиться со мной своей радостью:
— Братец, некоторые шутники не так комичны, как сами считают.
Меня заколотило. Я сказал:
— То, что вы сейчас сказали, минеер Декерпел, относится ко мне?
— Ну ты-то, Братец, еще ни разу меня не рассмешил.
— Жаль, — сказал я, проходя мимо него в туалет.
В зеркале над раковиной отразился лысеющий блондин с трясущимися руками.
— Фас, фас его, — сказал я, как будто науськивал питбуля.
В больнице я столкнулся в коридоре с медсестрой, и она сказала:
— Только недолго.
Камилла не пошевелилась, когда я вошел в комнату. На свободной кровати лежал кожаный чемодан. А вокруг него аккуратно разложены стопками белье и платья. И три пары черных остроносых туфелек на высоких каблуках.
— Дружочек, — сказала она. — Ну вот и все.
Она была очень красиво подкрашена, кожа блестела, волосы уложены и побрызганы лаком.
На простыне, на том уровне, где низ ее живота, я увидел кровавое пятно размером с ладонь. Она сказала:
— Скоро во мне ничего не останется.
Я присел на край постели.
— Все родственники у меня уже побывали. Даже те, о которых я вообще никогда не слыхала. А там одежда и обувь для медсестер. Все под контролем.
Мы посидели молча. Потом она сказала, что все время думает об одном: увидит ли она своего мальчика. Я ответил, что не знал, что у нее есть ребенок. Был.
— Эмиль, — сказала она.
Она потерла руку, где виднелись следы от уколов, ряд маленьких розовых пятнышек.
— Это было давно. Теперь об этом все известно. У одного из восьмисот мальчиков это случается — одна крошечная лишняя хромосома. Получаются мальчики, нежные, как девочки, и у них не растут волосы. И это даже хорошо, что они не выживают. Я назвала его Эмиль. А может, Ахилл.
— Ты его увидишь, — сказал, и подумал: «Что это я несу? Разве можно обманывать умирающего человека».
— Ты, — сказала она, — ты еще и не то увидишь. Ты слишком хорош для этого мира.
— Мне это уже не раз говорили, но смотри, как далеко я зашел.
— Достаточно далеко.
Медсестра склонилась над ней, прикрыла оранжевой клеенкой кровавое пятно.
— А теперь подложим подушечки под головку, чтобы вы выглядели свеженькой и красивой, когда придет доктор.
— Глупая телка, — сказала Камилла.
— А вы капризная девочка, — рассмеялась в ответ медсестра. Уходя, она покосилась на сверкающие туфли, лежавшие на кровати.
Камилла достала из-под подушки пачку ментоловых сигарет. Я прикурил одну из них для нее. Она взяла сигарету большим и указательным пальцем и глубоко затянулась.
— Я бы с удовольствием оторвала еще пару яиц, — сказала капризным детским голоском.
— Надеюсь, не моих? — спросил. На всякий случай.
— Твои? Никогда.
Сигарета выпала у нее изо рта, я взял и затушил о подоконник. Она сказала мечтательно:
— Мне страшно хотелось поиздеваться над капитаном, последним моим любовником. Послать ему мою правую ногу, аккуратно отрезанную и упакованную в специальный контейнер со льдом. Мне все равно должны были отрезать ногу из-за диабета. Но на это уже не осталось времени. Только представь себе: звонят у дверей бара «Tricky», он открывает, в пижаме, — он теперь никакой другой одежды не носит — берет посылку, распаковывает. Ах, как я хотела бы посмотреть на его дурацкую рожу. Он всегда восхищался моими стройными ногами. И вот стоит он с моей ногой и любуется моими пальчиками, капитан моего сердца.
— Ты бы его напугала.
Она стала еще бледнее.
— Мой капитан, ничтожество экстра-класса. Показывал мне Африку. Возил меня на джипе. Фламинго. Тысячи розовых фламинго. И солнце над ними. Вертопрах.
— Камилла, — перебил я ее, — я случайно узнал что-то, чужие секреты. И никому не могу об этом рассказать. Надо бы в полицию сообщить, но я боюсь.
— Ты никогда не был смелым. Может, это не так уж и плохо. Твой брат, тот был храбрец.
— Или обратиться к адвокату. Но как знать, во сколько это мне обойдется? Дело касается детей, маленьких девочек.
Она сразу напряглась. Заерзала, полезла под подушку за сигаретой, прикурила, захлебнулась кашлем.
— С детьми никогда. Все, что угодно, ты мог найти в «Tricky». Развлечения на любой вкус. Все, что захочешь, любые, самые дикие извращения, кроме детей. Если кто-то заводил разговор о детях, даже лучшие из моих клиентов, я говорила: «Перестань, ничего не хочу об этом слышать». — «Да, но в Японии это разрешено с двенадцати лет». И я говорила: «Дверь вон там, отправляйся в Завентем, садись на самолет и лети в Японию, а у меня тебе делать нечего, грязная свинья».
Она поскреблась в своей идеальной прическе, словно у нее вдруг зачесалась голова.
— Мельничный жернов им на шею, — сказала.
Вошел доктор во всем зеленом и зеленой прозрачной пластиковой шапочке.
— Ну, Камилла, мы счастливы?
Она засмеялась призывным, соблазнительным смехом, словно доктор был ее новым клиентом. Повернулась ко мне:
— Оставь меня теперь, дружочек. Я должна приготовиться.
Я сказал, мне надо вернуться в магазин, отработать дополнительные часы.
— Иди, дружочек. — Она взяла мою руку и погладила ею себя по щеке.
Потом я проходил мимо ее палаты, дверь была распахнута настежь, и ее уже не было в постели. И на другой кровати, где уже не лежала одежда для медсестер, ее не было. А на ее кровати остались только клеенка, детский матрасик и всякие штуки для уборки. В углу магометанин мыл пол.
Это было позже.
Через неделю.
Камилла готовилась целую неделю. Таблетки поддерживали в ней жизнь. Когда ее не стало, медсестры нашли коробку, содержимым которой можно было обеспечить целую дискотеку. В последнюю ночь она пыталась танцевать, лежа в постели, едва ли не подпрыгивала, вскрикивая от наслаждения, не давала спать всему отделению. Говорят, звала моего брата. Я не хочу больше об этом.
