— Он больше месяца провалялся в больнице, а когда вышел, все в долине уже знали о его злоключениях.
Томмазо вновь стал работать на кухне, а все свободное время просиживал взаперти у себя в спальне. Он отказывался выходить оттуда, поскольку не мог смотреть, как другие парни водят Миранду по замку под ручку. Со времени заключения нашего соглашения прошло четыре года, но я ничего не говорил Миранде, а теперь, после такого позора, Томмазо вряд ли мог настаивать на своих правах. Как я и надеялся, Господь в неизреченной мудрости своей устроил все к лучшему.
Похоже, Господь и впрямь знал, что для меня лучше. Я подавил разочарование из-за неудачи с придворной должностью и усердно занялся травами: собирал их, смешивал и пробовал маленькими порциями, чтобы увидеть, какое действие они окажут. Записывая свои опыты, я значительно улучшил почерк, а глядя, как Чекки бегает взмыленный день и ночь, выполняя распоряжения Федерико, радовался, что мне отказали в продвижении по службе. Я так увлекся своими опытами, что не мог от них оторваться, хотя и никому не говорил о том, чем занимаюсь. Несмотря на то что мы с Мирандой по-прежнему жили в одной комнате, она была слишком занята и ничего не замечала. Миранда вечно вертелась перед зеркалом: то красила губы, то выпрямляла волосы, то мазала кожу, чтобы та стала нежнее. Она плакала, когда ей казалось, что парни не обращают на нес внимания, и становилась холодна как лед, стоило им только попытаться поухаживать за ней. Могла часами играть на лире, а в другой день вообще отказывалась вставать с постели. Была ласковой и нежной, а через минуту вдруг становилась такой язвительной — не приведи Господь! В такие минуты я радовался, что нас разделяет ширма.
Приглашения, которые Федерико разослал художникам и скульпторам, остались без ответа, но — porta! — какой-то остряк, видно, разослал их во все дворцы Италии, потому что тем летом художники слетелись в Корсоли, как комары. Они понаехали из Рима, Венеции и всех городов, находящихся между ними: подмастерья, выгнанные своими учителями за лень или воровство, нищие, мечтающие о дармовых обедах, должники, сбежавшие от кредиторов. Половина из них никогда не слышали ни одного стихотворения, понятия не имели о том, как держать в руках кисть, а резать им в своей жизни приходилось только хлеб. Они напивались, дрались друг с другом и приставали к женщинам.
Миранда с подружками, держась за руки, ходили по Корсоли, а эти идиоты сражались за право идти рядом с ними. Порой она садилась у окна и сидела там все утро, пренебрегая занятиями и обязанностями, в то время как толпа придурков распевала внизу серенады.
— Ну в точности как мартовские коты! — рассердился как-то я и помочился на них из окна.
Когда Федерико доложили, что художники ни за что не платят, он заявил:
— Убейте их!
Вместо этого Чекки приказал стражникам никого из художников больше в Корсоли не пускать. Кроме того, он объявил конкурс на создание нового герба для Федерико. Победитель останется, а остальным придется уйти. На первом рисунке Федерико был изображен с двумя гепардами, которых держал на поводке. Герцог махнул рукой:
— Они слишком ручные!
Я сам был свидетелем того, как принесли второй рисунок. На сей раз губа Федерико упала на подбородок.
— Почему, — спросил он у сладкоречивого художника из Равенны, — я сижу рядом с коровой?
— Это не корова, — несколько снисходительно ответствовал тот. — Это медведь.
Федерико велел его привязать на неделю к корове, чтобы напомнить, как она выглядит. Конкурс был прерван, когда из Леванта пришел караван со львом и жирафом — дарами от султана, которому служил Федерико. Все жители Корсоли высыпали на улицы, танцуя и распевая веселые песни. Закатили грандиозный пир, и тогда я впервые в жизни надел шелковую рубашку.
— Даже у Медичи не было льва и жирафа! — бахвалился Федерико за столом.
В конце концов другой художник, Граццари из Сполето, нарисовал герб, на котором Федерико душил льва голыми руками. Герцогу понравилось. Он приказал остальным призебателям до полуночи исчезнуть из замка и заказал Граццари свой портрет. На этой фреске, висящей в главном зале, Федерико, молодой и красивый как микеланджеловский Давид, восседает на белом коне в центре битвы. Лошадь встала а дыбы, а герцог в блестящих черных доспехах, склонившись влево, пронзает саблей грудь вражеского солдата.
— Граццари — настоящий мастер, — заявил Федерико. — Он точно схватил меня таким, каким я был в юности.
Герцог проявлял живейший интерес ко всем мелочам. Он похвалил Томмазо за дворец, который тот сооружал из сахара и марципана.
— Сделай подъемный мост, — сказал Федерико. — И башни должны быть чуть побольше.
Но Томмазо был дурак и пренебрег советами герцога.
Как-то вечером я вышел перед ужином во двор. Поскольку я немного перебрал белены, у меня кружилась голова. Я мог поклясться, что облака на горизонте — это спящие собаки, и уже решил было бежать во дворец предупредить, чтобы их не будили, поскольку они могут на нас напасть, как во дворе появился Томмазо. Ему стукнуло восемнадцать, и ростом он вымахал с меня. Подстриженная челка по-прежнему не хотела повиноваться расческе, однако рот у Томмазо стал больше и зубы теперь выглядели его собственными, не то что раньше, когда казалось, что дьявол всунул их в десны, пока он спал. Но больше всего изменились глаза. Они стали печальны, и из-за них он выглядел даже старше, чем был.
Томмазо заявил, что Господь наказал его за то, как он обращался с Мирандой, и что он безумно об этом сожалеет.
— Я все еще люблю ее, — тихо промолвил он.
Так много он ни разу не говорил со мной с тех пор как я вернулся, да и не похож он был на прежнего Томмазо. Подняв голову и глядя мне прямо в глаза, он сказал:
— Умоляю тебя: постарайся найти в себе силы простить меня.
Я почувствовал, как трудно ему было произнести эту фразу.
— Пожалуйста, замолви за меня словечко перед Мирандой.
— Ты должен поговорить с ней сам.
Он покачал головой.
— Я не могу.
— В таком случае, может, тебе следует найти другую девушку? В Корсоли их много. Ты симпатичный молодой человек и…
— Нет. Я люблю ее больше жизни.
Быть может, сказалось действие белены, но его горе напомнило мне о разлуке с Еленой.
— Ничего не могу тебе обещать, однако при случае я скажу Миранде о твоих чувствах.
Он поблагодарил меня и хотел поцеловать руку. Я в принципе не возражал, просто под влиянием белены мне вдруг почудилось, что моя рука уплывает в бесконечность. Томмазо сказал, что, хотя наше соглашение потеряло силу, он снова будет моими глазами на кухне. Он стал помощником самого Луиджи, и если я закажу какое-нибудь особое блюдо, он с радостью мне его приготовит. А потом принялся хвастать, что лучше всех знает всю подноготную кухни, и хотя больше не служит соглядатаем Федерико, он у герцога снова в фаворе. Он трепался и трепался, пока я не велел ему заткнуться. Несмотря ни на что, он остался прежним Томмазо!
