– А? Что? – пролепетал я. – Откуда вы это взяли?
– При дворе ходят слухи, что он у себя на острове совершал ужасные преступления.
– Это сплошная ложь! – возмутился я.
– А тебе-то откуда знать?
И я впервые солгал, приписав себе пророческие способности. «Моя ненависть ко всей этой клевете происходит от моего дара, – заявил я. – О том, что в их наветах нет ни слова правды, мне ведомо потому, что тайны мира иного открыты передо мной».
София Браге, когда я спросил, верно ли, что ее брат собирается уехать из Дании, ответила: «Никого не слушай, мой брат скорее умрет, чем покинет свое отечество».
Она постарела, черты лица огрубели, но в нем светилась · печальная доброта, будившая во мне воспоминание о Бенте Нильсон, и сердце мое начинало биться сильнее. Она поддерживала своего брата в его испытаниях, идущих чередой одно за другим, но, быть может, делала это лишь затем, чтобы не признать, что и сама находится на грани отчаяния.
Ее сын недавно отбыл в Берн. Она его почти не знала, а теперь от нее ускользал и досуг, и повод когда-нибудь потом его приручить. Когда она была молода, семейство покойного мужа, по ее словам, отняло у нее любовь этого ребенка но Ливэ, которая все не возвращалась, беспокоила ее и того сильнее. Она говорила о своей служанке то с ожесточением, то с тревогой, а то начинала подозревать, не нашла ли он себе другую госпожу или, может быть, погибла вдали от нее «Вот какой ценой приходится платить, когда хочешь избавиться от бремени природных уз», – жаловалась она.
В то же время она без конца поносила своего племянника Тюге, своей любовной настойчивостью побудившего к бегству ее обожаемую служанку, а заодно бранила весь мужской· род. А Тюге, потрясенный ужасным концом Керсти Мунтхе, которая свалилась со скалы Гамлегора, поневоле воображал, бедняга, что и тетушкину служанку постигла та же участь. Он поделился своими страхами с Софией, что ее отнюдь не успокоило.
Не желая более слушать клеветнических измышлений о своем отце, этот молодой человек перестал посещать академию Серо. Гордый тем, что спас меня от ужасной судьбы, Уготованной мне по небрежению моего Сеньора, он заявил, что настало время возвратиться на Гвэн, прихватив с собой новых солдат, чтобы защитить Ураниборг от грабителей. Осуществить этот план ему помешали новые события, случившиеся на острове. Ибо король предпочел послать туда Христиана Фрииса и с ним Акселя Браге, одного из братьев нашего Господина, дабы произвести среди поселян и наемников расследование касательно совершенных там убийств, исчезновения Керсти Мунтхе и гибели мальчика, которого закололи на берегу.
Эти королевские следователи обнаружили в Ураниборге пастора Енса Енсена Венсосиля, который нашел, убежище в крепости вместе с шестью уцелевшими солдатами. Они допросили его касательно вопросов религии. Потом решили доставить его в Копенгаген, где он должен был объясниться на сей счет не знаю уж перед какими инстанциями. Сеньор впоследствии утверждал, что если бы не заступничество друзей, которые у него еще остались, пастора отправили бы на плаху за то, что упразднил изгнание бесов в церемонии крещения.
«Это я ему приказал, – говорил мой хозяин. – У них смелости не хватило, чтобы обвинить меня. Кто бы отважился притянуть Тихо Браге к суду? Никто, и знаете почему? Потому что боялись услышать, как я стану высказывать горькие истины по другим поводам, которые двору совсем не по вкусу».
Он ругал на чем свет стоит этих простофиль-датчан, не желающих думать ни о чем, кроме охоты и религиозных распрей, между тем как вся Европа увлечена чудесами науки. Изгнание бесов из новорожденного, по его мнению, было противно природе, не способной создавать ничего нечистого прямо сразу, «по выходе из яйца».
«Процедуру изгнания бесов допустимо производить над стариками, а не над детишками, – говорил он еще, – и среди членов ригсрода я знаю многих, кто заслуживает, чтобы с ними это проделали незамедлительно».
Эта острота, произнесенная однажды вечером за пиршественным столом, была обращена к сотрапезникам, как нельзя более подходящим для того, чтобы донести ее до ушей молодого короля: один принадлежал у кругу близких Валькендорфа, другой – Рюдберга, да к тому же первого сопровождала супруга, второй был со своей матушкой.
Зала была отделана темным деревом, с полом, выложенным черными и белыми каменными плитами. Там царил неописуемый шум. Я был приглашен по настоянию Тюге: он хотел, чтобы его родитель, видя перед собой меня, лишний раз вспомнил о своем жестокосердии, ведь он решил оставить меня на острове.
– Вы же говорили, что это он послал вас искать меня?
– Так ты все еще не понял? Я один заботился о тебе, он-то был готов бросить тебя там.
Ревность делала его нетерпимым: привязанность, которую я питал к своему господину, раздражала его. В отношении Сеньора Тюге вел себя столь дерзко, что всем становилось не по себе. Он упрекал отца за сопение, насмехался над его грубым телосложением, а своего брата Йоргена, который прибыл как раз в вечер пиршества, бранил за слепую покорность родительской власти.
То, что господин Тихо наперекор своему нынешнему положению изгнанника ни на йоту не изменил присущей ему манеры рассуждать, норовил навязывать свои мнения всем и каждому и даже теперь, когда у него не осталось опоры при дворе, без конца вспоминал о знатности рода Браге, – все это вызывало у его сына жестокую иронию, которую он и не думал прятать от глаз публики.
– Отец, не угодно ли вам тотчас поведать всем здесь присутствующим, как его величество намерен распорядиться островом Гвэн после нашего выдворения? Вы же так дружны с королем, приходитесь ему, с позволения сказать, учителем астрономии, кому и знать это, как не вам?
В ответ Сеньор внезапно заявил:
– Нет, я этого не знаю, но позабочусь, чтобы мне сообщили об этом в Германию, когда мы там обоснуемся.
– В Германию? Что нам делать в Германии?
Только теперь до Тюге дошло, почему и его брат Йорген, и сестры, и мать, и знакомцы из придворного круга собрались на эту трапезу. Он сообразил, в чем смысл торжественности приема, казалось бы, неуместной в обстоятельствах, столь мало располагающих к веселью: решение было принято, еще неделя – и они простятся с Данией.
София Браге, давно осведомленная о намерениях брата, приняла новость с облегчением. Она даже решила сопровождать его, чтобы вместе проделать путь до Берна, вслед за уехавшим сыном.
Кирстен разразилась рыданиями, Элизабет и одна из младших дочерей вторили матери. Что до обманутой невесты Геллиуса, бедняжка Магдалена, со своими тонкими губами и круглыми плечами смахивающая на толстоватого парня наперекор нежным краскам пышного наряда, одобрила решение отца лучше удалиться в изгнание со своей уязвленной гордыней, чем ждать, пока король вконец растопчет ее.
Сам же я испытал удовлетворение, впрочем, смешанное с тревогой. Еще захочет ли он оставить меня при себе? Или мне суждено бродить по этому городу, выпрашивая подаяние? Но взгляд, которым обменялась со мной София Браге, говорил: «Не бойся, тебя не оставят».
