— Извините, — запинался паренек, — но у меня сестра… а там дети. И я… я… простите, не могу.
Амади весь сжался и попятился назад. Капельки пота на его лбу блестели в свете колышущихся огней факелов. Я развернулась и пошла прочь. Если даже Амади отказал в помощи, то все, конец.
Когда я добрела до лаборатории, у меня уже не было ни сил, ни желания бороться. Если бы не одинокая фигура у входа в лабораторию, я бы, наверное, сошла с ума. Женский силуэт неподвижно стоял у двери. Мне даже на секунду показалось, что это иллюзия, всего лишь причудливая тень. Но когда я поняла, что мне не показалось, по коже пробежал мороз. Кто это? Человек? Привидение?
Я встала, как вкопанная. Фигура медленно сдвинулась с места и мягко поплыла ко мне. В бледном свете луны я узнала лицо Дады.
— Что тебе еще от нас нужно? – закричала я, но женщина спокойно подошла ко мне, посмотрела в глаза и мягко взяла меня за руку.
Мой гнев тут же сменился каким-то невероятным спокойствием, и я послушно пошла за ней. Дада вошла в лабораторию, озираясь по сторонам и осторожно ступая босыми ногами по гладкому полу коридора. Она вела меня к уборной, где по-прежнему без сознания лежал Феликс.
Дада нагнулась, взяла его под руки. Она хотела мне помочь! Я моментально вышла из ступора и подняла Феликса за ноги. Кое-как мы дотащили его до реанимационного блока. Свободных кушеток больше не было. Я достала из шкафа надувной матрас и быстро соорудила новое больничное место. Пока я измеряла жизненные показатели Феликса и подводила к нему последний автоматический реанимационный аппарат, Дада бродила между коек и вглядывалась в бледные лица моих коллег. Она молча взяла со стола бумажное полотенце и обмакнула его в ведро с кипяченой водой, стоящее неподалеку. Удивленно комкая в руках мокрые ошметки, Дада сняла с себя что-то похожее на фартук, намочила его и стала бережно обтирать лица и руки больных. Переступая через трубки катетеров, она переходила от одного человека к другому. Я не стала ее останавливать и убеждать, что они меньше всего сейчас нуждаются в таких процедурах. У меня просто не было сил.
Болел живот. Перед глазами взрывались цветные пузыри. Я почувствовала, что мне нужно прилечь, и вышла из реанимационного блока. Дада последовала за мной.
— Уходи, — сказала я ей, — ты уже помогла. Спасибо. А теперь лучше уходи.
Но Дада смотрела на меня своими огромными глазищами и не отходила ни на шаг.
Свалившись на кровать, я свернулась калачиком и закрыла глаза. Страшней всего была мысль, что утро может не наступить, что эта ужасная ночь станет последней. Я почти двое суток не сомкнула глаз, поэтому сон одолел моментально. Дада сидела рядом на кровати и гладила мои волосы. Ее прикосновения были неприятны, раздражали, навевали кошмарный сон, но у меня не было сил, чтобы сказать хоть слово или пошевелиться. Даже если бы она захотела убить, вряд ли бы я смогла сопротивляться.
Дада тихо напевала какую-то песню, наверное, детскую колыбельную. Я цеплялась за последние секунды сознания, как за последние секунды жизни, и мысленно твердила: «Не спи, не спи, открой глаза». «Илия должен прийти прежде и устроить все», — вдруг сказала Дада. Или мне показалось, что сказала…
* * *
С трудом разлепив ссохшиеся губы, я открыла глаза в надежде увидеть рядом хотя бы каплю воды. На столике рядом стоял пустой стаканчик с оранжевыми точками от высохших капель йодного коктейля. Жажда сводила с ума.
Живот все еще болел. Но даже эта тягучая боль была ничем по сравнению с радостью: я жива. Руки, ноги двигались, глаза видели. И это было счастье. Хоть и недолгое.
Постепенно ко мне возвращалось осознание ужаса ситуации, в которой мы прочно застряли. Я осталась одна. В затерянной деревне на краю земли. В соседней комнате – четверо коллег, которые, возможно, не пережили эту ночь.
Мне совершенно не хотелось двигаться. Я прислушивалась к слабым звукам с улицы. Там, снаружи, кипела жизнь. Смеялись дети, шумели женщины, доносился стук топора и шарканье босых ног. Солнечный свет, проходя через окно, ровным прямоугольником сиял на гладком полу. На мгновение в нем, как на экране в кино, нарисовалась тень маленькой кучерявой головки с оттопыренными ушами. Грозно и визгливо прикрикнул женский голос — и головка исчезла. Торопливый топот маленьких ножек удалялся за окном. Наверное, дети ждут, не дождутся, когда «дом белых» перейдет в их владение для игр. Пусть подождут. Тут еще живы.
Я снова задремала или на время потеряла сознание, но очнулась от сильного шума. Человеческие голоса усиливались, я слышала, что возле лаборатории, у самых стен, собрались люди. Много людей. Что им надо? Неужели осмелились подойти к «дому белых»?
— Где? Покажите? – я расслышала русский язык и решила, что это Амади. Наверное, его отправляли проверить, все ли умерли.
— Разойдитесь! – услышала я еще одни мужской голос, и он показался мне знакомым.
Кто-то переступил порог лаборатории. Быстрые шаги приближались к моей комнате. Шаги были отчетливыми и звонкими… шаги не босых ног. Казалось, сердце от волнения громыхнуло в груди вхолостую и замерло. Я собрала последние силы, кое-как прикрыла халатом отекшие ноги и приподнялась.
— Эй, есть кто? – голос эхом разнесся по пустым коридорам.
Шаги были все ближе и ближе. В дверях появился силуэт. Мужчина.
— Сюда. Здесь кто-то есть!
В комнату залетел еще один мужчина и бросился ко мне.
— Анна! Слава Богу, ты жива!
Я подумала, что сошла с ума и мое воображение напоследок рисует мне то, что я хотела бы видеть, а не то, что есть на самом деле. Это был Илья. Его испуганное лицо, склоненное надо мной, его глаза… все это расплывалось и исчезало в черном мельтешении. И только запах был реальным. Знакомый запах свечей и чего-то сладкого, теплого.
— Ого, да тут целый госпиталь! — крикнул кто-то из соседнего блока. – Четверо… еще живы. Давайте быстро, на носилки – и вперед.
Вокруг забегали незнакомые люди. Илья поддерживал мою голову и что-то говорил, говорил… а я не слышала, только смотрела на его губы, чтобы не потерять сознание.
Рукав моего халата затрещал по швам. В плечо слабо кольнуло — мне делали какую-то инъекцию.
— На носилки ее! Шевелитесь, шевелитесь!
— Потерпи еще немножко, — я почувствовала, как меня подхватили сильные руки, уложили на что-то мягкое и прохладное. — Сейчас все пройдет.
Очнулась я в знакомой машине: все те же огромные тонированные окна, ряды кресел и прохлада кондиционера. На лоб легла теплая рука.
— Проснулась? Вот и хорошо, — улыбнулся мне Илья. — Как ты? Где болит?
Я хотела сказать, что чувствую себя гораздо лучше, но язык как будто присох к зубам. Кое-как из непослушных губ выкарабкалось булькающее: «…рмально».
— Мы в машине. Через полчаса трогаемся в путь. Отвезем на базу остальных… не волнуйся, они живы и, даст Бог, скоро будут здоровы.
