— Аномалия, ну почему так? Почему это случилось именно с нами? Кому нужна теперь эта экспедиция?
— Феликс, не надо, — я осторожно потрогала его за плечо, — а то я тоже сейчас заплачу. Нам надо держаться. Скоро придет помощь, я уверена. Ну не могли же про нас забыть!
— Помощь не придет. А если и придет, будет уже поздно. Нам не продержаться четыре дня.
— Почему четыре?
Двери лаборатории открылись, и к нам вышла Ира.
— Так вот вы где. А я уж испугалась. Предупреждать надо.
Ира присела рядом с Феликсом и тихо сказала:
— Не хочу вас огорчать, но что-то я себя чувствую не очень. По моим прогнозам… в общем, у меня сутки, максимум двое. У вас еще дня три-четыре…
Дня три-четыре. Как это мало, подумала я. И что это значит – четыре дня? Это трое суток и еще один день? Или это четверо суток ровно? Может быть больше. Но может быть и меньше… Что же делать? Как провести это время? В голове мелькали какие-то обрывочные мысли, я судорожно вспоминала, чего же я не сделала в своей жизни. Я никогда не была в горах, не успела родить детей и попрощаться с мамой. А на верхней полке в шкафу осталась лежать припрятанной коробка конфет… я оставила ее специально, чтобы отпраздновать с мамой мое возвращение. Много, много всего я не сделала, отложила на потом, осталась в долгу, не сказала главного.
Феликс с Ирой говорила о чем-то, но я слышала лишь обрывки фраз. Что-то там о реанимации, о препаратах и вакцинах, о химических реакциях… Да какое это все имело значение! Уже было поздно. Осталось дня три-четыре.
Ира улыбалась, но уголки ее губ предательски дрожали. Она посмотрела в небо, синеющее лоскутками сквозь листву деревьев, потянулась, как после долгого сна, и сказала:
— Тридцать лет живу на земле. Но никогда еще не чувствовала себя живее, чем сейчас, в двух шагах от… Эх, а ведь не хочется умирать.
Она сняла с ног легкие тапочки и пошлепала босиком к лаборатории, оставляя на пыльной земле отпечатки маленьких ступней.
Как Ира и говорила, через сутки она уже лежала в реанимационном блоке без сознания. Мы с Феликсом, как два заплаканных привидения, бродили между койками и следили за состоянием пока еще живых коллег. По какой-то причине они не умерли, как все остальные. Они не приходили в сознание, но оставалась маленькая, еле живая надежда, что помощь подоспеет вовремя.
То ли от утомления, то ли от страха и самовнушения, я чувствовала себя дурно. Меня бросало то в жар, то в холод, кружилась голова, ныл живот. Я боялась говорить об этом Феликсу.
Он позвал меня ужинать. Мы сели за стол, но еда не лезла. Феликс налил в стаканчики кипяченой воды, капнул туда по несколько капель йода и протянул один стаканчик мне.
— Предлагаю тост. За жизнь! Чтобы мы… чтобы мы вернулись домой и по возможности живыми.
Мы чокнулись пластиковыми стаканчиками с рыжим напитком и выпили все до дна.
— Думаю, пришло время рассказать тебе, — сказал Феликс. – Надо поспешить. Вдруг я отключусь раньше, чем предполагаю.
— О чем ты?
— Послушай, Аномалия, я был не совсем честен с тобой. Я привез тебя сюда не для какой-то вшивой экспедиции. Да и никакой экспедиции в сущности не было. Я просчитался. Хотел как лучше, а загубил зазря столько людей…
— Феликс, ты о чем?
— Может, оно и к лучшему, что ты не понимаешь, — его лицо побледнело и покрылось бурыми пятнами, он из последних сил сдерживал рвоту. — Твоя жизнь совсем не так должна была закончиться. Ты – особенная, Аномалия. Но это теперь уже не важно. Миссия не выполнена. Я грешен перед тобой и перед Богом.
— Каким Богом? Кто грешен?
— Извини, я сейчас вернусь. Меня тошнит.
Феликс встал из-за стола и, зажимая рот рукой, вышел в коридор. Я была ошарашена. Что за бред он сейчас нес? При чем тут «миссия» и Бог? При чем тут я? Никогда раньше я не слышала от Феликса ни слова о Боге.
Прошло минут десять. Потом пятнадцать, но я по-прежнему сидела одна. Вокруг было непривычно тихо. Мне казалось, что сейчас вот-вот зазвучит недовольный бас Карпова, из дальней комнаты донесется заливистый смех Иры, прокашляется Порываев, прикрикнет на сына, послышатся шаги.
Тишина железными тисками сжимала голову. Феликс не возвращался. Я боялась встать, боялась выходить в пустой коридор, боялась увидеть на полу еще одно распластанное тело. От этого до сумасшествия – всего один взгляд, одна минута, и я, вырывая на себе волосы, выбегу на улицу, заору так, как этим проклятым джунглям и не снилось.
Поборов страх, я все же вышла в коридор. Феликса там не было. Я направилась к соседнему кабинету, но и там было тихо и пустынно. Минуя реанимационный бокс, я подошла к уборной. Там горел свет.
— Феликс, ты здесь? С тобой все нормально?
В ответ — тишина. Я осторожно толкнула дверь, но она открылась только на треть, упершись в какую-то преграду. Это были ноги Феликса. Он лежал ничком на полу. Рядом валялся помятый пластиковый стаканчик.
Врачебный опыт взял верх над эмоциями, и я, прощемившись в уборную, первым делом потрогала шею Феликса. Еле ощутимый пульс трепыхался под пальцами. Жив.
Нужно было срочно отправить его в реанимационный блок. Я взяла Феликса за холодные руки, безвольно лежащие на полу, и попыталась поднять. Слезы страха и бессилия заливали глаза. Он был слишком тяжел для меня. Я попыталась тащить его по полу, но с огромным трудом сдвинула только на пару метров, пока боль не скрутила живот.
Все, что я смогла сделать, это перевернуть Феликса на бок, чтобы он не захлебнулся, если его начнет рвать. Одной мне не справиться. Я выбежала на улицу за помощью.
В деревне было тихо, только потрескивал огонь в догорающих кострах. Уже вторую неделю по вечерам тут не пели и не плясали. С наступлением ночи люди, как жучки, расползались по домам-норкам и до утра – ни звука.
Не теряя времени, я побежала к дому Амади, но долго не могла найти дорогу. Проклятая деревня состояла из одинаковых хижин, узкие улочки беспорядочно путались. Упираясь то в тупик, то в черноту джунглей, я в панике завыла во весь голос: «Амадии-и-и-и! Ама-а-а-а-ади-и-и-и-и! Кто-нибудь, помогите!».
К счастью, за спиной послышались быстрые шаги. Амади остановился на расстоянии нескольких шагов от меня. Я бросилась к нему, но он, выставив вперед руки, отпрянул.
— Что случилось?
— Феликс, Феликс… нужно отнести его в реанимацию. Я одна не смогу. Амади, помоги, пожалуйста!
— Что с Феликсом?
— Он без сознания… Я осталась одна.
Амади растерялся. Мы перестали общаться с ним, как и с остальными жителями деревни, как только поняли, что люди боятся… и вполне оправданно.
— Амади, помоги, — взмолилась я, увидев его нерешительность.
