Теперь мне было куда легче поверить словам моей юной гостьи, особенно когда я увидел, что время от времени её крылья слегка приподнимаются, словно жаждут вырваться из своего плена и расправиться. Правда, вряд ли под таким истрёпанным платьицем можно было скрыть настоящие крылья; видно, девчушка и впрямь ещё не закончила свою работу.
Шли мы часа два или три (как малютка запомнила дорогу, ума не приложу), пока наконец не вышли на поляну, где, казалось, даже воздух трепетал от взмахов бесчисленных крылышек изумительно красивых бабочек. Их нежные одеяния переливались, как павлиньи перья самой разной формы и самых неожиданных оттенков, но на каждом крылышке непременно виднелся изящный, причудливый глазок.
«Вот они, вот они!» — закричала девочка, и если бы не нотки ужаса в её торжествующем голоске, я наверняка подумал бы, что она говорит о бабочках, потому что больше вокруг никого не было. В тот же миг рядом с нами присела громадная бабочка, крылышки которой были украшены ярко–синими глазками, окружёнными мутноватыми разводами, как будто кусочек умытого вечернего неба проглянул через нахмурившиеся тучи.
«Бабочка, бабочка, подари мне свои крылышки!» — тут же зашептала девочка.
Но вдруг чья–то невидимая сила повалила её наземь, и она жалобно заплакала от боли. Я выхватил меч и с размаха ударил по пустоте в том направлении, где упала малышка. Меч наткнулся на что–то твёрдое, и в то же самое мгновение передо мной появилось самое гротескное и нелепое подобие человека, какое я только видел. Видите ли, в Волшебной стране нам то и дело встречаются странные, а порой и довольно несуразные создания, но с ними всё равно приходится обращаться как с реальными существами, какой бы нелепостью это ни казалось. Эта же тварь больше всего походила на чурбан, грубо обтёсанный в некое подобие человека с головой и туловищем, но без лица и с совершенно бесформенными руками и ногами. Своим ударом я отсёк ему левую ногу, но эта нога неожиданно запрыгала сама по себе, а деревянный истукан всё так же неумолимо продолжал скакать на правой. Тогда я кинулся ему вслед и разрубил его пополам, от головы и до самого низа.
Однако даже это не смогло отвлечь его от того, что он явно считал делом всей своей жизни: как только девчушка поднялась и снова начала просить у бабочек крылышки, три куска его тела мигом заковыляли к ней, и если бы я не бросился им наперерез, опять свалили бы её навзничь.
Я видел, что мечом тут ничего не добьёшься; надо было придумать что–то другое. Если этих чурбанов здесь много, вряд ли мне удастся разрубить каждого из них на такие мелкие щепки, что они уже не смогут причинить малютке вреда. И потом, что будет с бабочками, если от моего меча во все стороны вдруг начнут разлетаться миллионы сумасшедших деревяшек? Однако первого я всё же измолотил почти в труху, а потом, когда девчушка снова начала выпрашивать у бабочек разноцветные крылышки, велел ей крикнуть мне, когда к ней приблизится второй. Но тут к моей несказанной радости я понял, что и сам вижу их, и удивился, что не замечал их раньше. Я заслонил собой девочку, чтобы второй истукан уже не мог затоптать её, но когда она снова начала собирать свои крылышки, откуда ни возьмись появился третий, и только с преогромным трудом, наваливаясь на них всем весом своей кольчуги, я смог удержать от неё этих тупых, но настырных тварей.
Внезапно мне в голову пришла отличная идея. Я подставил одному из чурбанов подножку, а когда он свалился, схватил его за ноги и поставил на голову, прислонив пятками к дереву. Он пару раз дёрнулся, но перевернуться уже не смог. Тут до меня донёсся жалобный плач: пока я сражался с первым истуканом, второй снова затоптал крылатую бедняжку. Но теперь я знал что делать. Стоило новому чурбану появиться из лесу, как я сбивал его с ног и мгновенно ставил головой вниз. Так что вскоре моя маленькая нищенка набрала себе столько крылышек, сколько ей было нужно.
— А потом? — спросил я.
— Потом я отвёл её к себе в замок, и она рассказала мне всю свою историю, от начала до конца. Только пока она говорила, мне всё время чудилось, что я слышу ребёнка, который бредит или разговаривает во сне. Я никак не мог уложить её рассказ у себя в голове, хотя самой девчушке он явно казался вполне простым и понятным. А моя жена…
Тут рыцарь внезапно запнулся и замолчал. Я тоже не стал продолжать разговор.
Так мы и ехали ещё несколько дней, ночуя где придётся, и если не находилось ночлега получше, укладывались спать прямо в лесу, под каким–нибудь деревом, на куче сухих листьев. C каждым днём рыцарь вызывал во мне всё большее восхищение и любовь. Ещё ни один оруженосец не служил своему господину с такой радостной преданностью. Я ухаживал за его конём, начищал его латы (и даже чинил их — ведь я многому научился у своих погибших братьев), заботливо следил, чтобы у него было всё необходимое, и главной моей наградой была любовь к нему, которая жила теперь в моём сердце. «Вот это настоящий мужчина, — говорил я себе. — Что может быть лучше, чем служить ему и во всём почитать его? Ведь в нём воплощено всё то, что хотелось бы обрести и мне. Если сам я не могу быть благородным человеком, то буду хотя бы служить чужому благородству».
В ответ на мою любовь рыцарь платил мне искренним уважением и дружеской привязанностью. Сердце моё ликовало. «Нет, теперь моя жизнь уже не будет потрачена зря, — думал я, — даже если я буду служить ему до конца моих дней и никто кроме него ни разу не улыбнётся мне, никто кроме него не скажет: «Молодец! Ты сослужил мне отличную службу!»». Однако всё это время мне страстно хотелось совершить для него что–то большое и особенное, чего обычно не выпадает на долю оруженосца.
И вот однажды днём мы заметили, что в лесу появились просеки. Кругом виднелись обрубленные сучки, кто–то явно валил деревья, расчищая путь, но протоптанных тропинок на земле не было. С каждым шагом этих примет становилось всё больше, пока наконец мы не выехали на узкую и длинную дорогу, которую кто–то проложил прямо посреди леса, под корень вырубив все деревья. Со всех сторон к ней сбегались такие же просеки, лучами соединяясь в одном месте, и на них вдалеке смутно маячили какие–то фигуры.
Вскоре мы подъехали к стене из тисовых деревьев, растущих впритык друг к другу; ветви их переплетались так тесно, что за ними ничего нельзя было разглядеть. В стене было прорублено отверстие наподобие двери, да и саму стену кто–то отделал так, что она была на диво гладкая и ровная.
Мой рыцарь спешился, я быстренько отвёл в сторонку коня, мы вместе вошли в незнакомую дверь и оказались в широком прямоугольном пространстве, обнесённом четырьмя тисовыми стенами. Могучие деревья поднимались необыкновенно высоко и расходились друг от друга лишь возле остроконечных макушек, походивших на зубцы крепостной стены, а вдоль каждой из длинных сторон вытянутого прямоугольника выстроились три ряда мужчин в белоснежных одеждах. Они стояли молча, с серьёзными лицами; у каждого на поясе висел меч, но в остальном облачение и осанка выдавали в них не воинов, а, скорее, жрецов. Между этими двумя рядами толпились празднично одетые люди, среди которых были женщины и дети, и все их взгляды были устремлены прочь от нас, к противоположному концу странного двора. На что именно смотрела толпа, мы не видели, потому что солнце уже село и начали сгущаться сумерки. Вокруг становилось всё темнее и темнее. Люди молча чего–то ждали.
