– Ты опять бредишь, – сказал монах, стоявший заканделябром. Как отчетливо он виделся, хотя и не на фоне света, сутуловатыйчеловек с крючковатым носом и тяжелыми мрачными веками. – Перестаньбредить, несчастное дитя.
Мне хотелось возразить, но внезапно передо мной взмахнулоогромное мягкое крыло, каждое перо в котором отсвечивало золотом. Оноспустилось на меня и поглотило целиком. Повсюду я ощущал щекочущиеприкосновения этих мягких перьев. Заговорил Рамиэль:
– Что должны мы сделать, чтобы ты замолчал? Сейчас мынеобходимы Филиппо. Не можешь ли ты утихомириться и помолчать ради Филиппо, ккоторому Бог послал нас как его хранителей? Не отвечай мне. Повинуйся мне.
Крыло заслонило все зримое, и все мои несчастья исчезли.
Таинственная бледная тьма. Ровная и полная. Свечи горелипозади меня, канделябр оказался высоко над головой.
Я проснулся. Приподнялся на локтях. В голове прояснилось.Прелестное ровное освещение слегка мерцало, заполняя келью слабым, спокойнымсветом. Из окна наверху сияла луна. Столб лунного света ударил по фреске настене, фреске, видимо написанной кистью Фра Джованни.
Теперь она предстала перед глазами удивительно отчетливо.Виновата ли была в этом дьявольская кровь?
Мне на ум пришла странная мысль. Она прозвучала в сознаниитак ясно, будто золотой колокол. У меня самого не было ангела-хранителя! Моиангелы покинули меня, они отступились из-за того, что душа моя была проклята.
У меня не было ангелов. Я увидел ангелов Филиппо благодарясиле, данной мне демонами, и из-за чего-то еще. Ангелы самого Филиппо так частоспорили между собой! Вот почему я смог увидеть их. На ум пришло несколько фраз.
Они явились ко мне из трудов Фомы Аквинского – или то былАвгустин? Я так часто читал сочинения их обоих, чтобы изучить латынь, а ихбесконечные отступления приносили такое удовольствие! Демоны переполненыстрастями. Но в ангелах этого вовсе нет.
Но те два ангела, они определенно были личностями. Именнопоэтому сумели прорваться сквозь ту пелену.
Я откинул одеяла и поставил босые ноги на каменный пол.Почувствовал прохладу, и притом приятную, так как в комнате, освещенной солнцемв течение всего дня, до сих пор было тепло.
На безукоризненно отполированном полу ноги не ощущали нималейшего признака сквозняка.
Я стоял перед настенным изображением. Голова не кружилась, яне ощущал слабости и устойчиво держался на ногах. Я снова стал самим собой.
Что за невинная и безмятежная душа была у Фра Джованни! Вовсех этих фигурах не было ни капли злобы. Я разглядел фигуру Христа, сидевшегоу подножия горы, с золотым нимбом, украшенным красными стрелами. Перед нимстояли прислуживавшие ангелы. Один протягивал ему хлеб, а другой, часть фигурыкоторого была отсечена врезанной в стену дверью, так вот, этот другой ангел,чьи крылья были едва заметны, подносил ему вино и мясо.
Сверху, на горе, я также увидел Христа. То было изображениецепи различных событий во временной последовательности, а надо всем стоялХристос в чрезвычайно тонкой и многоцветно сверкающей красной мантии: Но вверхней части фрески он был взволнован, столь взволнован, сколь под силуоказалось изобразить его Фра Джованни, и Христос там вознес левую руку, какесли бы был во гневе.
Фигура, проносившаяся мимо него, изображала дьявола! То былоомерзительное создание с похожими на паутину крыльями, которое я мельком, какмне казалось, видел ранее, и у него были отвратительные перепончатые ступни. Наобеих перепончатых ступнях я увидел по зачатку пятого пальца – по копытцу. Сразочарованным лицом, в грязных серых одеждах он мчался прочь от Христа,утвердившегося в пустыне, отвергшего искушение, и лишь после этогопротивостояния пришли к нему прислуживавшие ангелы, и тогда Христос занял своеместо со сложенными на груди руками.
Я затаил дыхание от обуявшего меня ужаса, когда постиг смыслэтого изображения дьявола. Но тут же меня посетило ощущение величайшегоуспокоения, от которого зашевелились на голове волосы и по всему телупрокатилась сладостная дрожь. Я уничтожал демонов, я отказывался от их дарабессмертия. Я отказался от него. Даже при виде того проклятого креста!
Меня затошнило. Пронзила боль, словно меня ударили в живот.Я повернулся. Тазик стоял рядом на полу, чистый и сверкающий. Я упал на колении испустил еще целую струю густой грязи. Нет ли где-нибудь поблизости хотьнемного воды?
Я посмотрел вокруг. Увидел графин и чашку. Чашка до краевбыла наполнена водой, и я пролил немного, поднося ее к губам, но вдруг ощутилкакой-то слабый запах, прогорклый и мерзостный. Я отшвырнул чашку.
– Вы отравляете все вокруг себя, вы, мерзкие чудовища.Но вы не победите!
Руки мои тряслись, я поднял с пола чашку, наполнил ее сноваводой и попытался выпить. Но вкус все же был какой-то неестественный. С чем быя мог сравнить его? Она не была вонючей, как моча, похоже было на то, что вводе в большом количестве были растворены какие-то минеральные вещества иметаллы и она осаждалась в горле белой коркой и удушала человека. Это былодействительно скверно!
Я отставил чашку в сторону. Ладно, посмотрим. Настало времяуточнить ситуацию. Время поднять свечи, что я теперь и сделал.
Я вышел из кельи. В коридоре никого не было, он освещалсялишь скудным светом, просачивавшимся из маленьких окон над кельями.
Я повернул направо и приблизился к дверям библиотеки. Ониоказались незапертыми.
Я вошел туда со своим канделябром. И снова торжественностьтворения Микелоццо вызвала во мне ощущение тепла, веры во все доброе,затеплилась в сердце какая-то смутная надежда. Два ряда арочных сводов иионических колонн в середине зала оставляли широкий проход к двери в дальнемконце, и по обе стороны от него размещались письменные столы, а вдоль дальнихстен стояли бессчетные полки с рукописями и свитками.
Босиком я прошел по выложенным в «елочку» каменным плитампола, высоко подняв вверх канделябр, чтобы можно было осветить сводчатыйпотолок. Я чувствовал себя безмерно счастливым, радовался, что нахожусь здесь инаконец остался наедине с собой.
Окна по обе стороны зала, поверх ошеломляющего количестварядов полок, пропускали столбы бледного света, но какое божественное иуспокоительное настроение создавали высокие потолки! С какой дерзостью оносмелился создать это чудо – эту базилику в виде библиотеки!
Откуда мне было знать, когда я еще был ребенком, что этотстиль распространится позднее по всей моей возлюбленной Италии? Ох, здесь былособрано столь много изумительного и по тем временам, и для самой вечности.
А я? Что собой представляю я сам? Жив ли я? Или все времяпровожу в смерти, навсегда влюбленный в то время?
