Лида смеется, звонко и чисто. Смеется надо мной.
— Ревнивец. — говорит она.
— Это ты научил. — говорит Лена. — Всему научил и привел её сюда тоже ты. А теперь ревнуешь.
Лена говорит это, пытаясь открыть глаза, поднять тяжелые веки. В этом сумасшедшем бреду я не могу ничего понять.
— Мы любили её. — говорит Лида.
— Очень. — сказали они хором в унисон. Лена продолжила.
— Она и без нас всему чего хотела могла научиться.
— Но последнюю она делала при вас. — говорю я наседая.
— При нас. — сказала Лена.
Лида хотел было на нее шикнуть. Но не стала. Остановилась на секунду, а затем вновь уплыла на волнах музыки. Прячась за движением рук. Нарочито отстраняясь от разговора.
Сверкали в темноте украшения на запястьях. Она томно улыбалась, закусывая губы, взгляд приковав к кругу света на полу, в котором разыгрывали сюжеты пиктограммы. Тонкие губы, белые хищные зубы, румянец на щеках. С каждым движением она в сладком наслаждении уносилась все дальше и дальше от нас.
Лена же в вибрациях корабля таяла на своем ложе, становясь с ним одним целым.
— Не её это было. — рассмеялось Лена. — Не её.
Её глаза вдруг широко раскрылись, уставились на меня черными сверкающими пятнами по ту сторону круга. Скулы нервно подергивались. Ноздри раздувались с каждым вздохом всё сильнее.
— Она ушла дальше, чем было можно. Она всегда была смелее нас всех. Но оттуда не возвращаются.
В этих словах сквозило чем-то паучьим. И я тут же вспомнил слова Олега. Стало горько и тошно.
— И что вы добыли в этих трипах? — с нескрываемым призрением сказал я.
Лида рассмеялась.
— Это не описать словами. — сказала она. — Присоединяйся. Лучше увидеть один раз.
Пиктограммы в круге жили своей жизнью. Всадник скакал без устали размахивая мечом. Всякий раз перескакивая труп, пригвождённый к земле мечами. Менялись времена за троном короля. Светило блеклое солнце в короне лучей. Или это так крутился вокруг него водоворот.
Лена с Лидой были так близко и так далеко. Стоя в полумгле, разглядывая их блаженные лица, я думал о том, какая сила могла бы стоять за ними. В этой их непосредственности. Как она сказывается на них? Куда ведёт? Или это тоже выдумка, которая никуда не ведет.
— Я видел у Олега, такой же чайник. Он тоже это практикует?
Они томно улыбаются в ответ.
— И бельё нижнее. — смотрю я на Лиду. — Твой размер, кажется.
Она ничего не отвечает. Продолжая танцевать и томно дышать.
— Зачем вы к нему ходите?
После недолго молчания ответила Лена.
— А почему бы и нет. Он берет то, что ему нравится. — голос её тихий и далекий. — Каюта Олега, вообще, открывает многие двери…
Голубая дымка кружилась в тоннеле. В стороны отсюда разбегались натянутые жилы корабля. Замутненный свет, будто далекий закат или начинающийся рассвет. Время, когда ночь только-только начинает уходить. Вокруг темные лужи. Качаются на сквозняке тяжелые цветы фацелии. Стоило подумать о них, как в темноте цветы начали светиться. Выдуманный свет, не способный ничего осветить.
Утро на болоте.
Лида разлила по чашкам зелье. Они выпили его залпом. Сладких вздох прокатился по тоннелю, и дальше, с ними не о чем было уже говорить. Теперь они не принадлежали этому миру.
По-видимому, это тоже открывает многие двери. Которые никуда не идут.
Как только я собрался уходить, Лида обернулась и пристально посмотрела на меня. Мы простояли так какое-то время. Глядя друг на друга.
— Что? — говорю я.
— Скоро. Скорое все это разрешится.
— М-м-м. — ответил я и не включая сферу, взяв ее под мышку как мяч побрел дальше, став тенью в голубоватой дымке.
* * *
Надежда в чем-то разобраться потонула в болоте, вокруг той кочки, на которой на шабаш собрались две ведьмы Надежда найти ответ на вызов аккрециозии, справиться с необходимостью быть.
Все это рассыпалось в прах. В их глазах, в их действиях я не нашел ничего. Только пустоту.
Но не ту пустоту, что была движущей силой существующей за границей всякой определенности, всякой конечности. Их которой все рождается, в которую все приходит. Я нашел там не мощь черного света инобытия, способного творить из себя.
Но пустоту как томление определенности в самой себе. Как хоровод образов, симулякров, фантазмов собранных вместе самим фактом присутствия. Пустоту как отсутствие наличия хоть чего бы то ни было.
Они были отвратительно пусты и беззаботны. Ничего не вело их никуда, не вело их ни к чему.
Что Лида, что Лена, были в этом смысле непосредственны. Река реки. Вода воды. Что-то смутное, неопределенное, неразличенное в себе единство. Не рожденные и не рождавшиеся.
С каждым чаепитием убегали дальше в страну фантазмов.
Но Лилия. Нет. Она не была такой. Она не могла быть такой.
В ней была жизнь. В ее остров взгляде, в движениях, поступках, мыслях. Во всем своем проявлении она была живой.
Не верю, что она просто так могла связаться с ними. Что могла вот так вот просто утонуть в болоте сновидений. В итоге это просто смерть. Ничто от ничто. Ничего не значащая смерть. Наверное, Олег тут прав.
Есть судьба, что ставит тебя перед необходимостью. Есть ты и твой выбор. Больше ничего.
Надежда найти ответ, с каждой новой мыслью таяла на глазах. Испаряясь как завеса дымки в тоннеле. Как там говорил Фадин? Простого ответа не будет. Так и есть.
Дойдя до библиотеки, я молча упал на пол. Судя по каплям крови на полу, тут я уже лежал. Переползать не хотелось.
Остается только выбор. Но что выбрать? Вновь ко мне начали приходить фантомы. Она вылезали из-за стеллажей, встав вокруг меня. Пол пророс цветами. Сочувственно, надо мной склонилась серебреноликая фотосфера. Какая-то опрометчивая шутка всё это. Глупость. Вот что осталось в итоге. И километры шагом намотанных по кораблю.
И как бы я ни старался, но так и не смог уйти от этого. От этой необходимости выразить себя. Сделать нечто. Откуда я смогу оторваться от этой континуальной определенности. Отдалится от самого себя хоть не сколько-то.
Лежал так на полу, утопая в приливе мыслей, пока не замерз. Затем пошел к себе.
По пути, наткнулся на полоску света на полу, она вылезла из приоткрытой двери в каюту Коли и преградила мне путь. Почему-то пересечь ее было страшно. Почему-то от неё хотелось бежать обратно в закоулки корабля.
«Плевать» — подумал я и зашел к нему.
Коля сидел за столом среди кучи книг. Рядом горбатая настольная лампа. Щека у него надулась. Глаза были черные, блестящие. Он сидел, подсобравшись
