они дарят им обоим трогательные минуты общения.
Закупившись, мама решила заехать к Федору. Тот не был против. Такие визиты нужны были матери для успокоения. Она придирчиво оглядывала его жилье, убеждалась, что сын содержит дом в порядке, разочарованно качала головой, когда снова не находила следов женщины.
Вот и на этот раз мама юркнула под руку сына и ворвалась в дом, как вихрь. Наткнувшись на спрыгнувшего с обувной полки Ваську, охнула и замерла.
– Это что? – спросила мать у сына.
– Внуков хотела? Вот тебе Васька, – рассмеялся сын.
– Федор!
– Все, все. Это погорелец. Мне его подарили на счастье, – объяснил Федор.
Потом было распихивание продуктов по холодильнику и полкам. Наставления матери. Небольшое чаепитие. Федор пошел одеваться, чтобы отвезти мать домой, а она задержалась на кухне.
Рыжий котенок запрыгнул к ней на колени. Она посмотрела на него, погладила по голове и сказала:
– Значит, так. Если уж ты на счастье, будь добр, принеси его. Я внуков хочу, а ему женщина надежная нужна. Я на тебя надеюсь, – шепнула она рыжему недоразумению на ухо, улыбнулась и с чувством исполненного долга пошла к позвавшему ее сыну.
Родовая традиция
Трифон Терентьевич занедужил. Да и немудрено. На восьмом десятке решил порадовать дочку и внука брусникой, отправился к дальнему болотцу. Там, в кустарниках перед ним, много ее родится. Конец августа, зори холодные. Понадеялся на свое крепкое здоровье, до этого мало на что жаловался, а тут прихватило.
Брусники-то он набрал, до заимки дошел. Трезор чуял, что хозяину плохо. Останавливался постоянно, далеко не убегал. Так и дошли вдвоем, с передыхами да остановками. Еще чаю травяного заварил и выпил, собаку покормил да спать лег, а утром уже не встал.
Жар ломил кости, от пота белье к телу липло, голова шумела, как лес в непогоду. Сотовый, хоть и был он у Трифона, в тайге не работал. Если хотел с кем-то связаться, надо было ближе к протоптанной дороге идти.
Кое-как извернувшись, достал Трифон с подоконника блокнот с ручкой. Он у него завсегда на окне лежал, записывал в него Трифон памятки себе. Дрожащей рукой написал записку, вырвал листок, подозвал Трезора.
– Давай, Трезорушка, к Ваньке беги, – хрипя и засовывая под ошейник записку, прошептал Трифон псу, – иди, иди к Ивану.
Ваня, тринадцатилетний внук Трифона, жил с матерью в поселке. Людмила, дочь Трифона, работала фельдшером. Сам же он, всю жизнь проработавший лесником, так и жил на заимке, построенной еще его дедом.
Раньше-то в ней охотников городских привечали, из руководства, а теперь та практика ушла, вот и обитал тут Трифон, лес не отпускал.
Летом Ваня много времени проводил с дедом. Уходил он к нему и на зимних каникулах. Тот учил его слушать лес, разбираться в следах зверей, голосах птиц, рассказывал о растениях.
С Трезором они были лучшими друзьями, да и как не быть, коли одному тринадцать, другому – пять лет, пацаны.
Мальчик увидел несущегося к нему пса, когда собрался уже ехать к деду на велосипеде. Он не навещал его неделю, ездил с матерью в город, к школе закупались, да и другие дела были.
Ванька сразу понял, что что-то случилось. Трезор без спроса не уходил от деда. Бросив велосипед, он заметил записку под ошейником: «Я свалился с жаром, маму зови. Жду».
Дед, как всегда, писал кратко и по делу. Внук похвалил собаку, схватил велосипед и помчался к фельдшерскому пункту. Трезор понесся за ним. Видно было, что пес устал, но не сдавался. В его помощи нуждался самый дорогой человек, он не мог его подвести.
Уже накручивая педали, Ванька позвонил матери, объяснил ситуацию. Сборы были недолгими. Людмила сама водила старенький уазик, тревожный чемоданчик всегда был собран и готов к использованию. Ванька с Трезором залетели на заднее сиденье, оба тяжело дышали.
– Так! Ну-ка восстановили дыхание, слюни подобрали и молчим, не отвлекаем, – не оборачиваясь на пассажиров, строго прикрикнула Мила на сына и пса.
Захлопнувшиеся рот и пасть, вытаращенные глаза и полный ступор были ей ответом. Только хвост Трезора мелко подрагивал, пытаясь повилять.
Добравшись до заимки, все трое забежали в дом. Дед лежал на кровати, скинув одеяло и тихонько постанывая и сипя.
– Так! Ваня, подвинь-ка кресло к кровати, – попросила Мила сына, раскладывая чемоданчик на столе.
Потом они, натужно дыша, переложили деда в кресло. Ваня поменял постельное, Мила, сняв с отца мокрое белье, обтерла и переодела его в сухое. Тот, придя в себя, старался помочь, но она на него зашипела:
– Лежи уже, старый упрямец!
После того как Мила вколола лекарства, переложила с сыном деда в чистую постель, она устало присела в кресло.
Обвела взглядом комнату, ненадолго остановившись на Ваньке, сидевшем на стульчике за столом и смирно положившем руки на столешницу, на Трезоре, тихо лежавшем у печки, только настороженные уши выдавали его волнение.
– Значит, так, ребята. Везти его сейчас никуда нельзя, пусть отлеживается. Антибиотики я ему вколола, легкие послушала, воспаления нет, а вот его хронический бронхит обострился. Короче, постельный режим, питье, жидкая пища, уколы. Ваня, остаешься с дедом. Вечером я заеду, привезу, что нужно.
Ваня присел в кресло рядом с дедом. Он тревожно вглядывался в родное лицо Трифона. Нахлынули воспоминания. Мальчик вспомнил, как дед нес его, пятилетнего, три километра на руках, когда он упал на острый сучок и сильно рассадил колено.
Улыбка тронула губы Ивана. Как-то он спросил деда, почему его некоторые мужики в поселке кличут Зорро.
– Это ты от охотников наших слышал? Я в лес с Трезором хожу, он часто убегает куда-то, потом возвращается, но иногда подолгу где-то плутает. Я его и зову: «Зора, Зора, Зора». Эхо по лесу идет, получается Зорро.
Прошло три дня. Трифон потихоньку пошел на поправку. Лечь в больницу он наотрез отказался, чем вызвал у дочери вспышку праведного гнева.
В споре между взрослыми Ваня опять услышал не раз говоренное.
– Уперся в эту традицию. Много она тебе помогла? – сетовала мама.
– Ты, Мила, традицию не трожь! Уже отметилась. Вон Ванька токма страдает. То коленку рассадит, то руку сломает, то чуть не утоп. Тьфу, да и только, – парировал ей дед.
Когда мама уехала, Иван подсел к деду и спросил:
– Деда, а что за традиция такая? Не первый раз ты уже мамку обвиняешь в чем-то.
– А-а-а… ты про это… Ладно, слушай. Вот как меня зовут? Трифон, а отца моего, прадеда твоего, Терентий звали. А его отца Трофимом, а его – Тихоном. И были все в нашем роду крепкими да сильными, умными да понятливыми. А мамка твоя в город укатила, там замуж вышла, вот они с отцом твоим и решили, что на букву «Т» им имена не нравятся, Иваном тебя назвали. Порушили традицию. Да и сами разбежались.
– А чем Иван плох? – обиделся внук.
– Да не плох ты, внучек. Получше других будешь. И сильный, и крепкий, и
