раз звонил, но трубку я не взяла. Я снова закрылась в своей раковине, сжалась до размера маленькой песчинки. Как же хотелось больше никогда не выходить из своей комнаты, чтобы больше никогда не сталкиваться с жестоким миром. Я совсем не понимаю, как в нем жить.
46
Люба
Ника не заходила ко мне в комнату. Я же из нее не выходила. Я не пошла на занятия в понедельник, осталась дома и во вторник. Мама плакала, папа ругался от бессилия что-то изменить. А я лежала, отвернувшись к стене, и, честно, не видела смысла продолжать эту жизнь. Мой телефон давно сел и заряжать его я не собиралась. Мама заставляла есть, но я не чувствовала вкуса еды. Лучше всего мне было, когда все уходили из дома. Родители на работу, Ника в универ. Тогда квартира погружалась в тишину и было слышно, как тикают часы.
Сегодня среда. Я снова дома. Одна. Я слышу, как соседи сверху чем-то стучат, ходят, разговаривают. Слышу, как за окном проезжают машины. Жизнь там, за пределами этой комнаты, идёт, бурлит. Здесь она остановилась. Кто-то позвонил в домофон. Но шевелиться для того, чтобы впустить кого-то в подъезд, мне совершенно не хотелось, а к нам прийти никто не мог. Домофон замолчал. Но уже через несколько минут раздался звонок в дверь. Я спряталась с головой под подушку, чтобы приглушить этот звон. Кто-то, кто стоял по ту сторону двери, не желал уходить, после нескольких звонков раздался стук. Я покрепче зажала уши. Настойчивый гость ушёл, оставив попытки достучаться в закрытую дверь. Снова наступила тишина.
В четверг мама сказала, что вызывает скорую, если я сама не пойду с ней к врачу. Мне было все равно. Мне кажется, что все мои эмоции вымерли, стёрлись. Апатия накрыла меня своим тяжёлым покрывалом. Ничего больше не радовало, ничего не вызывало интерес, все стало абсолютно безразличным. Я не видела смысла в походе к врачу, меня не смогут вылечить от моего проклятия, остальное меня не интересовало.
В пятницу родители отвезли меня к психотерапевту, а он выписал направление в больницу, поставив диагноз "депрессия". В тот же день меня положили в отделение неврозов. Мне ставили капельницы, выдавали таблетки. Я не сопротивлялась. Мне снова было всё равно.
В палате было ещё две женщины. Но я ни с кем не общалась. Я, как и дома, лежала на кровати и смотрела в одну точку. А ещё, видимо под действием препаратов, я много спала. Родители приходили меня навещать, приносили еду и вкусняшки. Они так и копились в тумбочке, кое-что я оставляла на посту у медсестер.
Мой врач пыталась меня разговорить, выяснить причину моего состояния, но я не шла на контакт, не видела в этом смысла. Ещё мне приходилось посещать групповые занятия. Я занимала кресло в углу кабинета, забиралась в него с ногами и даже не вникала в то, что говорят другие пациенты.
Так прошло две недели. В какой момент что-то изменилось, я не знаю. Но когда я сегодня пришла к своему лечащему врачу в кабинет, и она спросила, как я себя чувствую, я ответила.
— По-другому.
— Это хорошо, — улыбнулась Татьяна Иосифовна. — А можешь сказать, что поменялось?
Я задумалась. Она не торопила, ждала моего ответа.
— Сегодня светит солнце, — зачем-то сказала я. — Я это заметила, — и это было правдой, впервые с того дня я заметила, что за окном на удивительно чистом голубом небе светит яркое весеннее солнце. Сегодня, проснувшись, я смотрела не на стену, а на голубое небо за окном.
— Да, погода радует. Кажется, весна в этом году придет пораньше. Люба, ты готова поговорить?
— Что вы хотите знать?
— Ты можешь рассказать, что заставило тебя впасть в то состояние, с которым ты к нам поступила? Ты знаешь причину?
— Вы же знаете мой диагноз, по-вашему, этого недостаточно?
— По-моему, нет. Витилиго у тебя с подросткового возраста, но в такую глубокую депрессию ты впала сейчас. Люба, поверь моему опыту, выход всегда можно найти. И я очень хочу тебе помочь.
— Вы не сможете этого сделать.
— Почему?
— Вы не сможете сделать меня нормальной, — в глазах защипало.
— Разве ты ненормальная? По-моему, ты очень красивая молодая девушка, — я лишь скривилась на ее слова. — Ты считаешь себя некрасивой?
— Какая разница, какой себя считаю я.
— Большая. Если ты не будешь себя принимать такой, какая ты есть, тебе будет очень сложно жить.
— Это все ерунда. Полюби себя, тогда будут любить тебя. Это же бред. Кто меня такой полюбит?
— Но ведь ты не единственная с таким диагнозом. И многие мужчины, и женщины живут полноценной жизнью. Заводят семьи.
— А это вариант, мне нужно найти такого же пятнистого парня. Тогда ему будет всё равно.
— Нет, Люба, я не это имела в виду. Хотя и такое тоже не исключено. Правильно ли я понимаю, все дело в том, что ты не принимаешь свое тело? Или есть ещё что-то?
— А вы считаете этого мало? Знаете, мне кажется, Вы меня все равно не поймете. Вы не были в моей ситуации…
— Я действительно не могу понять, ведь ты ничего не рассказываешь.
— Я не хочу об этом говорить.
— Хорошо. Тогда давай поговорим о том, что ты чувствуешь.
— Ничего.
— Это неправда. Человек испытывает целую гамму эмоций. Равнодушие и безразличие в том числе. Итак, что ты чувствуешь, Люба?
— Я… Я не знаю. Пустоту внутри. Наверное. Безысходность. Я не вижу смысла в своей жизни.
— Ты его раньше видела?
— Учеба. Я всегда очень хорошо училась. Мечтала путешествовать.
— Хорошо. А что теперь? Уже не мечтаешь?
— Не знаю. Мне как-то всё равно.
— Чего ты боишься?
Этот вопрос застаёт врасплох, я поднимаю глаза на Татьяну Иосифовну. Наши взгляды встречаются и ощущение, что она смотрит прямо в душу.
— Остаться одной, — шепчу я.
Странно. Почему я сказала именно это? Я всегда стремилась к одиночеству. Мне всегда так было хорошо одной. Спокойно. И меня всегда устраивало мое одиночество. Или нет? Я испугалась собственных мыслей и, похоже, это заметила и врач.
— Расскажи.
— Что?
— То, чего ты испугалась, — я сглотнула.
— Я не понимаю, — в горле стоял ком. Хотелось плакать. — Я не могу это объяснить.
— Люба, я здесь, чтобы выслушать и помочь разобраться. Ты просто говори.
— Я… Я всегда стремилась к одиночеству, а сейчас сказала, что боюсь его. Разве так может быть? Я же противоречу сама себе.
— А правда ли тебе было хорошо в твоём одиночестве?
Я снова задумалась. Нет, я
