томлений преступно обнаженная, босая…
Дурак и небо
Один дурак бросил камень в небо и ничего не увидел.
– Вранье! – сказал он. – Нет повторяющихся вселенных.
– Дурак, – сказала Вселенная, глядя на него, – зато есть повторяющиеся дураки.
Одни умеют любить, а другие – всего лишь тени…
…Человек не сразу становится тенью. Вначале его настигает внутренняя пустота, которую нечем заполнить. Пустота, как бездна, ширится, расползается, как метастаза, в особенности тогда, когда человек лишен любви – материнской, супружеской, любой. И тогда он привыкает к тому, что он – жертва. И тогда он становится тенью, и всех, кто попадает в это «теневое поле», он разрушает. До тех пор, пока ему кто-то не скажет:
– Тень, знай свое место!
Как-то говорил об этом с одной своей хорошей знакомой – человеком в высшей степени проницательным, и зашла речь о женщине – нашей общей приятельнице, – которой катастрофически не везет.
– Ты понимаешь, – сказал я, – она же не пустышка, нет.
– Конечно, – согласилась моя знакомая, – не пустышка. Но в ней ощущается какая-то инфернальная пустота, от которой веет холодом и тревогой.
– Инфернальная пустота – это ад? – спросил я.
– Можно и так… – ответила моя собеседница.
Может ли в человеке поселиться ад?
Кстати, Жак-Ален Миллер, французский философ и психоаналитик, отвечая как-то на вопрос, почему одни люди умеют любить, а другие нет, заметил: «Некоторые мужчины и женщины умеют вызывать к себе любовь: они знают, на какие „кнопки“ надо нажать, чтобы их полюбили. Но сами они при этом вовсе не обязательно влюбляются, скорее, играют в кошки-мышки со своей добычей. Чтобы любить, нужно признать, что твоя жизнь не полна, что тебе нужен другой человек, что тебе не хватает его. Те, кто считает, что они самодостаточны и могут быть совершенно одни, просто не умеют любить – им не знакомы ни риски любви, ни ее наслаждения. Иногда они сами это отмечают в себе и страдают от этого. Как говорил Жак Лакан, любить – это отдавать другому то, чего у тебя нет…»
А еще ты говорила…
(Цыганская фантазия)
…А еще ты говорила, что нас украли цыгане, разбросали по свету да по разные стороны моря. Улыбалась ты и смеялась, когда говорила – так, что я вдруг поверил, что это было: и огни за рекою, и шатры вокруг кочевые, и цыганки в юбках, цветастых, пыльных, широких, и цыгане, коням своим что-то шепчущие украдкой, да и кони, конечно, тоже ворованные когда-то. Вот и мы с тобой – чумазые, словно черти, но зато счастливые, как бывают счастливые дети.
Что за странное время, в какое заброшено сети?
Почему мы такие счастливые? Потому что еще не ведаем, что такое горечь разлуки? Мы еще с тобой об этом узнаем…
Только это будет позже, гораздо позже.
А пока мы с тобой счастливые ходим рядом, и всегда мы рядом, и ты со мною, обжигаешь меня ты горячим взглядом, и горячее солнце встает за твоей спиною…
Если…
Если что-то присваиваешь, то очень быстро теряешь. Потому что, присваивая, обязательно подавляешь чью-то судьбу, сопротивление, волю. А может, нацеловаться вволю, наслаждаясь друг другом, ни о чем особенно не задумываясь?! И это отнюдь не пресное присвоение, когда кто-то становится по странной прихоти чьей-то собственностью.
Собственно, этим и отличается присвоение; оно же становится камнем преткновения, о который спотыкается страсть, разбивая колени в кровь, и постепенно сходит на нет любовь, как сходит по трапу моряк, вернувшись из своего последнего рейса…
Чего тебе надо, человек?
…Иногда смотришь на окружающую тебя жизнь, людей, обстоятельства и думаешь: если это реальный мир, то, что тогда виртуальный?
А может, наоборот?
Может, реальность давно уже переместилась в виртуал, а виртуал внедрился в реальность, и это не с людьми имеешь дело, а с матрицами? Клонами? Людьми с искривленным сознанием? С теми, кто не умеет ценить человеческие качества и удивляться дождю, ветру, цветку, любви?
Когда оказываешься в каких-то красивых местах, всегда настигает одна и та же мысль: ну чего людям недостает? Ведь есть такая красота, такое небо, облака, плывущие над головой, женщина прекрасная рядом, природа, тишина, листья шуршащие под ногами…
Чего тебе еще надо, человек?
M. П.
…Взгляд его случайно упал на старый официальный бланк, сиротливо лежавший в нижнем ящике стола, и он обратил внимание на то, что в нижнем правом углу этого бланка помещался небольшой квадратик с буквами «М. П.» посредине – «место печати» сиречь обозначавшие.
Собственно, человек и есть то самое место, куда шлепается печать Господня. Иначе документ считается недействительным.
Да и печать избранничества – та же печать, печать обреченности, печать особенности.
А если печать на твое сердце ставит женщина?
Как там в «Песнь песней»?
Положи меня, как печать, на сердце свое…
А, может быть, расшифровать «М. П.» как послание?
Но кому?
Самому себе?
Или кому-то, кто, прочитав это послание, задумается над чужой, изломанной судьбой?
Может быть, это послание послужит добротным материалом для какого-нибудь психолога, занимающегося личностными проблемами?
В сущности, какая разница?
Все эти вопросы – не более чем риторика, ровным счетом ничего не объясняющая, а только, как зверь, уходящий от погони, путающая следы.
Нет-нет, начать надо, наверное, с того момента, когда произошел этот слом, загнавший его в долгую полосу депрессии.
Те же психологи советуют, правда, не особенно разбрасываться понятием «депрессия», полагая его неким крайним, пограничным состоянием, когда следует принимать срочные меры, вплоть до медикаментозных.
Все остальное может объясняться как угодно – плохим настроением, нервным срывом, несварением желудка, плохой погодой, разносом, устроенным чванливым начальником, разногласиями с женой по поводу неубранной квартиры, – но только не депрессией.
Ему было все равно, депрессия это или нервный срыв. Он знал, что с ним такого не бывает. Или было, но очень давно, так давно, что стерлось из памяти, а если и осталось, то в качестве мимолетного воспоминания, не причиняющего боли.
«Те же психологи…»
Самое смешное, что она сама была психологом.
Вот такое «М. П.» – «место печали».
Новый век в Старом Осколе
…За окном звонко лаяли собаки, вдалеке заносчиво кукарекал петух, поводя шпорами.
«Утро в деревне…» – вздохнув, подумала Ника, понимая, что, по сравнению с Москвой, место ее нынешнего обитания и есть настоящая деревня, пусть и не лишенная потасканного европейского лоска.
«Это твой выбор, детка!» – сыронизировала
